Читать «Моя нестерпимая быль» онлайн - страница 3

Юрий Осипович Домбровский

Баллада

Не потому, что с нею мне светло, А потому, что с ней не надо света. И вот на маленький помост Восходит старый шут. Я точно знаю, кем он был И как его зовут. И с биографией его Частично я знаком. И песни я ему писал Блудливым языком. Его пластинки я верчу С любимой вполпьяна, Когда разведать захочу, О ком грустит она. Когда ж кругом и дождь, и грусть, И нету никого, Я повторяю наизусть «Безноженку» его. И если в ресторане джаз, И в рюмках вихрь огня, Какой-то старый пес Дуглас Все лезет на меня. Когда же шансы у меня На жизнь невелики, И если милая змея Мне не подаст руки, И я сквозь наигрыш и спесь Так точно вдруг пойму, Что жизнь ушла, и вот я весь, Не нужный никому, Что только глупость трубит в рог, Что замок мой во сне, Что много у любви дорог, Но ни одной ко мне; Что только сон да крепкий чай Еще меня берут, Тогда я крикну: «Выручай Меня, потертый шут! Соседи спят, в постели ночь, На сердце лай собак, Но ты способен мне помочь, Кривляка и пошляк… Явись ко мне и упокой Безногую мечту… И как отходную ей спой „Магнолию в цвету“!»

Солдат — заключенной

Много ль девочке нужно? — Не много! Постоять, погрустить у порога, Посмотреть, как на западе ало Раскрываются ветки коралла. Как под небом холодным и чистым Снег горит золотым аметистом И довольно моей парижанке, Нумерованной каторжанке. Были яркие стильные туфли, Износились, и краски потухли, На колымских сугробах потухли… Изувечены нежные руки, Но вот брови — как царские луки, А под ними как будто синицы Голубые порхают ресницы. Обернется, посмотрит с улыбкой, И покажется лагерь ошибкой, Невозможной фантазией, бредом, Что одним шизофреникам ведом… Миру ль новому, древней Голгофе ль Полюбился ты, девичий профиль? Эти руки в мозолях кровавых, Эти люди на мертвых заставах, Эти, бьющиеся в беспорядке Потемневшего золота прядки? Но на башне высокой тоскуя, Отрекаясь, любя и губя, Каждый вечер я песню такую, Как молитву, твержу про себя: «Вечера здесь полны и богаты, Облака, как фазаны, горят. На готических башнях солдаты Превращаются тоже в закат. Подожди, он остынет от блеска, Станет ближе, доступней, ясней Этот мир молодых перелесков Возле тихого царства теней! Все, чем мир молодой и богатый Окружил человека, любя, По старинному долгу солдата Я обязан хранить от тебя. Ох ты время, проклятое время, Деревянный бревенчатый ад! Скоро ль ногу поставлю я в стремя И повешу на грудь автомат? Покоряясь иному закону, Засвищу, закачаюсь в строю… Не забыть мне проклятую зону, Эту мертвую память твою; Эти смертью пропахшие годы Эту башню у белых ворот, Где с улыбкой глядит на разводы Поджидающий вас пулемет. Кровь и снег. И на сбившемся снеге Труп, согнувшийся в колесо. Это кто-то убит „при побеге“, Это просто убили — и все! Это дали работу лопатам И лопатой простились с одним. Это я своим долгом проклятым Дотянулся к страданьям твоим.» Не с того ли моря беспокойны, Обгорелая бредит земля, Начинаются глупые войны И ругаются три короля? И столетья уносит в воронку, И величья проходят, как сны, Что обидели люди девчонку, И не будут они прощены! Только я, став слепым и горбатым, Отпущу всем уродством своим Тех, кто молча стоит с автоматом Над поруганным детством твоим.