Читать «Газета День Литературы # 102 (2005 2)» онлайн - страница 70

"Обман? Ну, что ж, так все живут на свете, и что предосудительного в том?"

Есть ли грань между правдой и неправдой? Есть, вот она: "Как часто от себя мы правду прячем, мол, так и так, не знаю, что творю… И вот ты притворяешься незрячим, чтобы в ответе быть поводырю" . Хочет она быть таким поводырем? Или все-таки утешительницей? "Ты лгать просил, — как помнишь, и во лжи ни разу я тебе не отказала". Это вроде бы и легко, ибо правда и ложь неразличимы, но неразличимы они до того мгновенья, пока вдруг на горе себе и другим не прозреешь правду. "Мне говорят: нету такой любви. Мне говорят: как все, так и ты живи! Больно многого хочешь, нету людей таких. Зря ты только морочишь и себя и других".

Отвечает: а если есть? И ждет: всё-таки появится. При этом знает, что не только "все" живут в обмане, но и сама. То есть не всегда знает, где "она", а где "я". А он? "Иду и думаю о нем, и это значит — о тебе" . А та, которая стоит между "тобой" и "мной"? "Лежат между нами не веки вечные, не дальние дали — года быстротечные, стоит между нами не море большое — горькое горе, сердце чужое…" Чужое горе — такое же, как твое.

О, если бы в треугольнике кто-то был "лучше", кто-то "хуже". Все равнодостойны. Неразрешимо.

"Неразрешимого не разрешить, неисцелимого не исцелить".

Величие поэта — в неразрешимости его тайны. Это не обязательно формулировать (как в только что приведенной цитате). Это сжигает душу, втянутую в какую-нибудь тривиальную ситуацию. В тот же любовный треугольник. "Но ты в другом, далеком доме и даже в городе другом. Чужие властные ладони лежат на сердце дорогом". Фатально! Хотя и трогает сердце обида: "мне жаль, что ни разу я на свадьбе не пировала"…

У того, кого она зовет, похоже, богатый опыт пирования на свадьбе. В навороженной фигуре начинают проступать обыкновенные человеческие черты. Как и свойственно Тушновой, ситуации прорисовываются лаконично и точно.

"Помню первую осень, когда ты ко мне постучал, обнимал мои плечи, гладил волосы мне и молчал".

Молчал, потому что не хотел лгать, обнадеживая. Хотя и молча невольно лгал: она-то ждала большего. Но тоже молча.

"Не свойственна любви красноречивость, боюсь я слов красивых — как огня. Я от тебя молчанью научилась, и ты к терпенью приучил меня".

Терпеть — что? Да понятно же: "пересуды за спиной". И молчанье любимого.

"То колкий, то мягкий не в меру, то слишком веселый подчас, ты прячешь меня неумело от пристальных горестных глаз…"

От чьих глаз? От глаз той, в чью жизнь ты вошла как "горькое горе"? Но ведь и жить "невидимкой" — все равно, что не жить.

Что же такое в неразрешимой ситуации ее герой?

"А у меня есть любимый, любимый, с повадкой орлиной, с душой голубиной, с усмешкою дерзкой, с улыбкою детской".

Поначалу кажется, что в его облике она воображает, соединяет и реализует всё то, чего не хватает ей в окружающем мире. Мужество, ум, верность…

Потом понимаешь: нет, напротив, в нем соединяется все то, чем этот окружающий мир является. И уверенная самооценка, которая на виду (орлиная повадка), и тайная слабость (голубиная душа), которую чует ведунья. И ненадежность — от непредсказуемой смены того и другого.