Читать «Воевали не за Родину и не за Сталина, просто выхода не было...» онлайн - страница 3

Ленинградкой я стала, когда папу арестовали, и мама, заранее боясь для нас детдомовской судьбы, отправила нас к бабушке в Ленинград. Это был август 1937-го — мой восьмой класс. Почти в первые же дни я увидела на Исаакиевской площади — а бабушка жила на улице Гоголя, в двух шагах от Исаакиевской площади — вывеску на стене дома: «Институт истории искусств, Дом литературного воспитания школьников». И потопала туда. И оказалась в маршаковской группе. И я должна сказать: то, что я была дочерью «врагов народа», не играло отрицательной роли в моей судьбе. Более того, у меня такое ощущение, что этот довольно снобистский ребячий литературный кружок принял меня очень хорошо именно поэтому. В этом кружке была Наташа Мандельштам, племянница Мандельштама, был Лева Друскин, инвалид, перенесший в детстве паралич. Наши мальчики на все собрания, на выходы в театры носили его на руках. Из этой же когорты вышел и известный в свое время Юра Капралов. Многие погибли. Погиб тот, кто был первой любовью Наташи Мандельштам (забыла его имя), погиб Алеша Бутенко.

Все мальчики писали стихи, девочки — в основном прозу. Я ничего не писала, но это неважно было. А вообще все было очень серьезно, два раза в неделю — лекция и занятия. Помимо этого мы собирались, как всякая подростковая шайка, сами по себе. В основном собирались у Наташи Мандельштам, потому что у нее была отдельная комната. Очень маленькая такая, узкая, пеналом, кровать, стол, но набивались туда, как могли. И чем занимались? Читали стихи.

Вы описываете людей, чутких к происходящему вокруг и привыкших выражать словами то, что они чувствуют. В чем для вас выражалось ожидание войны?

Маша, самое смешное, мне кажется, что с 1937 года, а может, и раньше, я знала, что мне предстоит большая война. Вот я тебе скажу, наши мальчики писали, я тебе процитирую немножко стихов. Стихи, предположим, 1938 года:

«Вот придет война большая, Заберемся мы в подвал. Тишину с душой мешая, Ляжем на пол наповал», —

пишет один из наших мальчиков.

Другой вроде бы круг, но в общем те же люди, чуть постарше. Мы — школьники, они — студенты.

Пишет Кульчицкий:

«И коммунизм опять так близок, Как в девятнадцатом году».

А Коган вообще ужасное пишет:

«Но мы еще дойдем до Ганга, Но мы еще умрем в боях, Чтоб от Японии до Англии Сияла Родина моя».

То есть это не только в Ленинграде, но и в Москве. Это интеллигентская среда. Я не знаю настроений деревни, а Россия на 90 % была деревенской. Но вот у нас это чувство, глубокое ощущение, что нам это предстоит, было у всех.

И когда начинается война, вы становитесь медсестрой — еще один романтический образ. Как это выглядело на самом деле?

Интересно, что в начале, при том что я была медсестрой и мобилизована как медсестра, меня поставили на совсем другую должность. Была такая должность, ее очень быстро ликвидировали — помощник политрука. Я даже не знаю, в чем она заключалась, но, наверное, это было примерно то же, что потом избиравшиеся в каждом подразделении комсорги. А моя военная должность вначале называлась «санинструктор».