Читать «Чертухинский балакирь» онлайн - страница 31

- Братья ушли на зарю!..

Долго Емельянычи болтались по белому свету, где только не побывали, в монастырях разных одного звону сколько переслушали, а все что-то сзади пихало вперед и вперед…

Пришли так братья на гору Афон, гора высокая, выше ее на свете и другой-то, пожалуй, нет, в облако вершиной своей уходит, и с нее, с вершины самой главной, видно, что на небе за облаками делается…

Только нечего зря говорить: престола они там не увидели, как болтают иные!..

На Афоне братья сначала служками поступили, а потом и постриглись. Стали они монашить, друг от дружки в разных кельях, поодаль.

Так и промонашили бы они, может, всю жизнь, потому что в монастыре им поначалу очень понравилось - больно гора, главное, высока, на ней и человеку как-то легче дышать, и думать можно правдивей на такой горе о боге и вере, да и строгота была в монастыре знашь какая: в та поры не было еще отврата и пьянства среди монахов - монахи были что надо, и брюхо у них не росло, как бабье беремя…

Да, видно, было им не суждено!..

*****

В первый же день после пострига, когда Спиридон Емельяныч пришел от вечерни в свою келью, случилась с ним истовая, про которую он ни слова долгое время никому не говорил…

Когда Спиридон Емельяныч зажег лампадку пред образом Всех Скорбящих и вздумал пред всенощной немного прилечь, он на постели увидал толстую рыжую девку… Руки у нее были раскинуты в стороны, словно налитые, крепкие, как репяные, и стыд еле прикрыт монашьей скуфьей… Нагая! Лежит девка на голых досках его монашьего убогого ложа и так-то хитро подмигивает Спиридону: дескать, эй, ты там, монашек божий… Хошь, бородой покрой, хошь рогожей!

- Тьфу!.. - тут же сплюнул Спиридон Емельяныч.

А девка глядит в искосок, по всему телу рассыпаны веснушки: ради соблазны плотской черт всегда эти веснушки носит за пазухой, только если молитву вовремя сотворить, так веснушки будут уже не веснушки, а так, сор на полу… Всегда они у этого черта наготове в полной горсти…

Спиридон Емельяныч хорошо это знал, сплюнул опять и перекрестился.

- Кто ты такая будешь, рыжая погань? - спрашивает он, мало, правду сказать, чего струсив…

Девка напружила груди, уперлись они ей в подбородок, и из сосков полилось молоко, на щеках девки загорелся румянец, как пламя, срываясь со щек языками, как костер на ветру, и губы вдруг налились малиновым соком, словно их раздавили, и по всему телу так и запрыгали быстрой дрожью под тонкой кожей едва заметные жилки…

"Вот так дойла!" - удивляется про себя Спиридон Емельяныч. Девок он во всей их натуре еще не видал, - когда, бывало, купаются деревенские на пруду али в реке, так всегда в сторону. Пытают, бывало, охальничать: "Дон-дон-Спиридон. Спиридон пройдет и… хоть бы ха!.."

- Кто ты? - шепотом спрашивает опять Спиридон Емельяныч.

- Плоть твоя, Спиридон Емельяныч… твоя непомерная плоть!..

- Аминь, рассыпься!..

Да не помогает…

Девка как ни в чем не бывало: лежит и лежит, и из грудей у ней течет молоко, как из коровьего вымя с утелу…

Нечего делать: лег Спиридон Емельяныч на голом полу, от той же силы, должно быть, тут же заснул и всю ночь прогрезил, что рыжая девка катается на нем по келье верхом, и что величиной она сама с Афонскую гору, и что грудь у нее как обрыв у горы, который выходит к самому морю и висит над морем, как только - дивиться надо! - не оборвется!.. А из грудей за ночь налилось молока по самый приступок, и Спиридон плавает в нем и подняться на ноги не может… Девка сидит на нем верхом, и, слышно, она, как монастырский колокол, над головой выбивает в ухо своим проклятым боталом: