Читать «Клодина в Париже» онлайн - страница 10

– Обо всём-то ты успеваешь подумать! – восторженно восклицает папа. – Дьявол меня побери! Моя славная сестрица будет рада, что мы в Париже!.. Вот уж прицепится она ко мне, – мрачнея, добавил он.

Постепенно в своих прогулках я добираюсь и до книжного логовища – папа распорядился устроить полки на всех трёх стенах комнаты, куда свет проникает через одно большое окно (единственная более или менее светлая комната в квартире – это кухня, хотя Мели на своём живописном языке и утверждает, что «там не то что своей башки не увидишь, но и… противоположной части»), посредине кабинета он поместил секретер из туи, отделанный медью, снабжённый колёсиками, так что он мог передвигать его во все углы, а за ним с трудом следовало старое вольтеровское кресло красной кожи, вытертой и побелевшей на углах, с треснувшими подлокотниками. Небольшая приставная лестница помогала дотянуться до стоявших на верхних полках словарей, вот и вся обстановка.

С каждым днём набираясь сил, я прихожу в это логовище согреться у таких знакомых мне корешков книг, открываю время от времени Бальзака, обруганного Берталем, или «Философский словарь» Вольтера. Что может мне дать этот словарь? Только навеять скуку и… научить некоторым гнусным вещам, почти всегда оскорбительным (гнусные вещи не всегда оскорбительны, наоборот). Но с тех пор как я научилась читать, я – «папочкин книжный грызун», и если всё мной прочитанное меня не слишком пугает, то и не очень уж вдохновляет.

Я обследую папину «нору». Ох уж этот папа! Его спальня оклеена обоями с букетиками полевых цветов, точно спальня молоденькой девушки, у него такая же кровать-лодочка, матрац на неё положен под головокружительным углом. Папа желает спать сидя. Увольте меня от описания мебели в стиле ампир, больших плетёных кресел, где вместо подушечек лежат научные брошюры и журналы, развешанных повсюду цветных рисунков, заполненных улитками, сороконожками, всякой поганой грязью в виде мелкой живности! На каминной полке – стройные ряды окаменелостей, бывших некогда, в давние времена, моллюсками. А около кровати – два аммонита, огромных, как каретные колёса. Да здравствует моллюсковедение! Наш дом – это храм прекрасной науки, смею сказать, ничем не запятнанный алтарь.

Столовая не представляет особого интереса. Лишённая бургундского буфета и больших, тоже бургундских, стульев, она, на мой взгляд, кажется довольно заурядной. Сервант, стоящий теперь уже не на фоне тёмных деревянных панелей, как в Монтиньи, кажется слишком деревенским и грубым. Из-за нехватки места Мели поместила в столовой большой бельевой шкаф, такой красивый, с филёнками в стиле Людовика XV, на которых изображены музыкальные инструменты, но он, как и всё здесь, выглядит каким-то печальным и чужеродным. Мели, подобно мне, думает о Монтиньи.

Когда этот противный доктор со скромным торжествующим видом заявляет, что я могу наконец выходить на улицу, я с таким великолепным негодованием кричу: «Ни за что на свете!», что он просто обалдевает, это уж точно сказано.