С прохладою спокойный тихий вечерСпускается; прощальные лучиЦелуют где-где сумрачное море;И искрами живыми, золотымиДеревья тронуты; и вдалекеВиднеют, сквозь туман морской, утесы,Все разноцветные. Спокойно всё.Пастушьих лишь рожков унывный голосНесется вдаль с веселых берегов,Да тихий шум в воде всплеснувшей рыбыЧуть пробежит и вздернет море рябью,Да ласточка, крылом черпнувши моря,Круги по воздуху скользя дает.Вот заблестел вдали, как точка, катер;А кто же в нем, в том катере, сидит?Сидит пастор, наш старец седовласыйИ с дорогой супругою Вильгельм;А резвая всегда шалунья Фанни,С удой в руках и свесившись с перил,Смеясь, рученкою болтала волны;Возле кормы с Луизой милой Ганц.И долго все в молчаньи любовались:Как за кормой широкая ходилаВолна и в брызгах огнецветных, вдругВеслом разорванная, трепетала;Как разъяснялась розовая дальностьИ южный ветр дыханье навевал.И вот пастор, исполнен умиленья,Проговорил: “Как мил сей божий вечер!Прекрасен, тих он, как благая жизньБезгрешного; она ведь также мирноКончает путь, и слезы умиленьяСвященный прах, прекрасные, кропят.Пора и мне уж; срок назначен,И скоро, скоро я не буду ваш,Но эдак ли прекрасно опочию?..”Все прослезились. Ганц, который песнюНаигрывал на сладостном гобое,Задумался и выронил гобой;И снова сон какой-то осенилЕго чело; далеко мчались мысли,И чудное на душу натекло.И вот ему так говорит Луиза:“Скажи мне, Ганц, когда еще ты любишьМеня, когда я пробудить могуХоть жалость, хоть живое состраданьеВ душе твоей, не мучь меня, скажи, —Зачем один с какой-то книгойТы ночь сидишь? (мне видно всё,И окнами ведь друг мы против друга).Зачем дичишься всех? зачем грустишь?О, как меня твой грустный вид тревожит!О, как меня печаль твоя печалит!”И, тронутый, смутился Ганц;Ее к груди с тоскою прижимает,И брызнула невольная слеза.“Не спрашивай меня, моя Луиза,И беспокойством сим тоски не множь.Когда ж кажусь погружен в мысли —Верь, занят и тогда тобой одною,И думаю я, как бы отвратитьВсе от тебя печальные сомненья,Как радостью твое наполнить сердце,Как бы души твоей хранить покой,Оберегать твой детский сон невинный:Чтобы недоброе не приближалось,Чтобы и тень тоски не прикасалась,Чтоб счастие твое всегда цвело”.Спустясь к нему головкою на грудь,В избытке чувств, в признательности сердцаНи слова вымолвить она не может. —По берегу неслася лодка плавноИ вдруг причалила. Все вышлиВмиг из нее. “Ну! берегитесь, дети”, —Сказал Вильгельм: “здесь сыро и роса,Чтоб не нажить несносного вам кашля”. —Дорогой Ганц наш мыслит: “что же будет,Когда услышит то, чего и знать быНе должно ей?” И на нее глядитИ чувствует он в сердце укоризну:Как будто бы недоброе что сделал,Как будто бы пред богом лицемерил.
