Читать «Сильвин из Сильфона» онлайн - страница 32

Сильвин униженно извинился, поднял вилку и снова вожделенно впился в глаза Мармеладки. Несмотря на неполные восемнадцать, она уже прожила большую нелегкую жизнь и испытала многое: ее и били, и насиловали, и обманывали много раз, продавали и перепродавали. За ее короткую жизнь ее мучили десятки мужчин, и она им покорно отдавалась, выполняя все их требования, какими бы абсурдными они ни были. Она уже полтора года безвылазно жила в Сильфоне и никак не могла вырваться домой.

Сильвин чувствовал себя вампиром, он жадными глотками высасывал из Мармеладки всю ее горькую сущность, а напившись, заставил себя прерваться и в изнеможении отвалился на спинку стула, ощущая свинцовую тяжесть в затылке. А он-то думал, что несчастней его не может быть на свете людей. Больше всего в Мармеладке поразила даже не степень, до какой могут опускаться такие прелестные смуглые девочки из-за денег, а то, что к сегодняшнему времени воля ее отнюдь не закалилась в боях, а, наоборот, оказалась окончательно сломленной. У нее появилась привычка к бесправности и постоянному унижению, даже некое мазохистское удовольствие от бессилия перед обстоятельствами. Ею правил животный страх перед мужчинами, владеющими ею, которые ни за что ее не отпустят, а если она будет непослушна — церемониться не станут. Она еще тешит себя надеждами, ее сердце и душа часто не здесь, а там, на унылой родине, но она уже никогда не вернется в свою степную страну — Сильвин это понял со всей очевидностью — и никогда не увидит сына, ради которого решилась однажды на рисковые странствия.

Новый год безжалостно отправил в оплавленное свечным воском прошлое все события последних дней. В Сильфоне назревало будущее, которое одним сулило богатство и успех, другим не гарантировало даже жизни. Стены колыхались, будто шелковые занавеси, по ним карабкались вверх словоохотливые красные пауки, на подоконнике нахально расположилась желеобразная медуза, а под ней кисельная лужа. Телевизор устало вытер вспотевший лоб, махнул со стола стакан водки, встрепенулся и продолжил безбрежный ночной концерт. Распаренные лица собравшихся вдруг воспарили к потолку и, скаля белые зубы, устроили хоровод вокруг постанывающего Сильвина.

Нетрезвый Капитан грузно вылез из-за стола, пьяно облапил Мармеладку и уволок на кухню. Она и не думала сопротивляться.

Сильвин положил себе в тарелку немного салата и взял один мандарин — все, на что он осмелился со своим беззубым ртом. Немного поев, он вновь не выдержал и, глянув теперь на Германа, услышал знакомые мотивы, те самые, которые однажды уже звучали. Сейчас они были оглушительно резкими, почти торжественными в своей абсолютности. Герман, как, впрочем, Сильвин всегда и предполагал, по своей сути был безусловным Злом, хотя у него и проглядывался чудом выживший в многолетней бойне источник человеческой теплоты. Впрочем, находился он так глубоко, под таким толстым слоем всевозможных пороков, ожесточения и печальных воспоминаний о бесполезной жизни, что лишь немногие его лучи пробивались наружу, холодные, потускневшие, лишенные всякого духовного смысла. Они не грели и не освещали — добро было чуждо этому большому человеку, Сильвин не зря всегда его боялся, не зря писался, только заслышав его шаги. Впрочем, Герман не был так силен и умен, как хотел казаться, — он был совершенно средних способностей. Подобно Капитану, он старательно играл свою роль зубастого вожака, способного управлять большой голодной стаей и, создавая сложный противоречивый типаж, часто так заигрывался, что сам верил в него.