Читать «Письма полумертвого человека» онлайн - страница 63

Это, между прочим, постиг еще осьмнадцатилетний Лермонтов, описав в письме к Лопухиной (вернее, вольно пересказав разговор могильщиков в "Гамлете", - перед девушкой рисуясь) круговорот материи в природе:

Конец! как звучно это слово, Как много, - мало мыслей в нем; Последний стон - и все готово Без дальних справок - а потом? Потом вас чинно в гроб положат, А черви ваш скелет обгложут, А там наследник в добрый час Придавит монументом вас (...) Когда ж чиновный человек Захочет место на кладбище, То ваше тесное жилище Разроет заступ похорон И грубо выкинет вас вон; И может быть, из вашей кости, Подлив воды, подсыпав круп, Кухмейстер изготовит суп (Все это дружески, без злости.) А там голодный аппетит Хвалить вас будет с восхищеньем; А там желудок вас сварит, А там...

- и т. д.

Слово "припасы" тоже очень биологично. Потому что запасание всего, что может "пригодиться", точно соответствует накоплению подкожного жира с последующим зимним сосанием лапы. Впрочем, есть тут и существенная разница человек все-таки высшая форма развития материи, потому он не руководствуется одними лишь резонами жизнеобеспечения, но - еще и соображениями, так сказать, роскоши и излишества. Тут он сродни сороке, падкой на блестящее, кажется, не из пользы, но из любви к прекрасному. Вот, например, разбирал я доставшиеся мне некогда в наследство папашины кладовки, под завязку набитые всякой всячиной, и там нашлась коробка, полная уложенных аккуратным рядком круглых штучек. Что это? - спросил я знающего человека. Это стартеры для ламп дневного света, - отвечал знаток. Но к чему они - у нас дома ни единой такой лампы сроду не водилось? - Ты не понимаешь: была возможность взять, он взял.

Если же оставить шутки - думаю, запасливость - из самых антигуманных, самых омерзительных проявлений совка. Потому что общественные взгляды могут даже и (несколько) либерализоваться, и какие-то отдельные события в сфере духа происходить - в смысле, там, обретения им, духом, большей (немного) свободы, и даже мы иногда осторожно и несильно радуемся, что вот-де, все-таки, как сказано у Сумарокова в "Хоре ко превратному свету", "сильные бессильных не давят и людей на улицах не режут". Но "пригодится!" неизменно, страшно в своей неизменности.

Тут ведь не знаменитая мания: "На что бы, казалось, нужна была Плюшкину такая гибель подобных изделий? во всю жизнь не пришлось бы их употребить даже на два таких имения, какие были у него, - но ему и этого казалось мало. Не довольствуясь сим, он ходил еще каждый день по улицам своей деревни, заглядывал под мостики, под перекладины и все, что ни попадалось ему: старая подошва, бабья тряпка, железный гвоздь, глиняный черепок, - все тащил к себе и складывал в кучу, которую Чичиков заметил в углу комнаты". Тут другое. У Плюшкина - иррациональная скупость, болезнь. Советский же человек запасает не только соль и спички, но - черепки, тряпки и стартеры для ламп дневного света, потому что генетическим знанием знает: завтра всего может не стать, все исчезнет, все отнимут, ничего не оставят, ни тряпки, ни черепка. Это ощущение непрочности материального мира можно сравнить разве что со стремлением поделить квартиру на множество клетушек, к которым ведут извилистые коридоры, да еще и забаррикадированные кучами черепков и тряпок, - чтобы отделить себя от угрожающего внешнего мира как можно большим числом перегородок, максимально затруднить путь от входной двери - страшного отверстия в этот мир: может, оно и не найдет.