Читать «Пир на закате солнца» онлайн - страница 133
Татьяна Юрьевна Степанова
Глава 38
Выстрелы в ночи
Кажется, небесные запасы воды неистощимы. Черные тучи снова закрыли все небо до горизонта, и опять начался дождь. Теплый и обильный, почти тропический ливень.
Город разбух от влаги, которую уже не принимала земля. Мутные потоки текли по улицам, в вечерний час пик образовались пробки. Москва стояла, мокла, сияла огнями. Море огней – с высоты птичьего полета, сквозь дождь.
Темное пятно на сияющей карте с высоты птичьего полета – Архангельское. Парк. Залитые дождем аллеи, запертые ворота. Грот, розарий, площадка у театра Гонзаго, стены – все, что недавно вошло в понятие «место происшествия», было осмотрено, сфотографировано, изучено. Парк видел многое на своем веку, у него была длинная память, и это событие тоже отложилось в первичную матрицу истории.
Дождь шумел в листве, тушил редкие фонари, вызывая замыкание мокрой электропроводки, и они вспыхивали синим светом и гасли, потом снова вспыхивали. В неверном свете под сводами большой колоннады кружились тени, а может, это лишь чудилось. Зыбкие тени – в такт зыбкой, как свет, неслышимой уху музыке.
Вальс, вальс…
Рокот далеких барабанов – в нарушение чинного бального ритма, как призыв, как дробь перед выступлением в поход.
На войну?
С кем воевать?
Нестройный хор голосов – мужские, женские, охрипшие от команд, от криков боли, детские – в унисон. Чужая песня, слов не разобрать, да они, слова, не так и важны. Старая песня… Волынка-гайда, флейта-зурна – там, в горах, их мелодия сливалась с фоном, а здесь, на аллеях парка, на темном шоссе, – диссонировала, вспарывая пространство и время, ночь, электрические сполохи, тягучую влагу, как острый коготь вспарывает кожу.
Зыбкие тени пятнали собой мраморные статуи, застывшие на постаментах, и на долю секунды казалось, что и статуи кружатся в нелепом диком танце, где ритм вальса заглушен древним каноном, погребальной песней, исполнявшейся прежде только на похоронах, но потом превратившейся в гимн.
Мраморные лица, мраморные рты сплошь были затканы паутиной, и она, как албанская паранджа, скрывала светлые античные лики. В липких тенетах на влажном ветру качались дохлые пауки, встретившиеся на своей паучьей охоте с еще более грозным хищником, чем они сами. У подножия статуй в раскисшей земле копошились пиявки, но всех их стараний, их голода, древнего инстинкта не хватало на то, чтобы выжать из мертвого камня хоть каплю живой крови.
Голоса, певшие погребальный гимн, становились громче, яростнее, превращаясь в ветер, – мужские, охрипшие от военных команд и проклятий, женские – сорванные от боли. Детский, мальчишеский – чистый и звонкий, выделялся на общем фоне, как главное соло в этой адской какофонии.
Бал вампиров, хор упырей – нет, нет, ничего ТАКОГО старый парк, конечно же, не слышал этой ненастной ночью.