Читать «Роль писателя Пьецуха в жизни продавщицы колбасы Вали Веретенниковой» онлайн - страница 6

С ней же мы тогда ни на день не поссорились. «Вы сойдетесь?» – спросила я ее сразу. «Ты что, спятила? Всю жизнь ему вязкие каши варить? Неужели?» И все. Через полтора года я вернула полуинвалида, который, извиняюсь, какал кровью. С Тинки я никаких слов не брала, она сама сказала: «Ты не думай, подобное не повторится. Это я не стрезва». И он, тоже без понуждения: «У тебя не должно быть сомнений…» Я смолчала и ей, и ему. А сын… Я про него еще не говорила. Потому что он – главное в этой истории. Все главное – впереди. Так вот сын, Миша, в свои пятнадцать лет сказал мне: «Ты, мама, выдающаяся личность». И я тоже смолчала, не лезла с вопросами, почему да почему у одуванчика толстые щеки? Выдающаяся, кто ж спорит. То, что сын мой тогда это понял, вселило в меня мысль, что он – умный, в меня.

Вот где крылась ошибка. В этом моем материнском заблуждении.

Дальше пошла такая раскрутка. У Тинки в какой-то богом забытой Уляляевке – это я условно – умерла сестра. И осталась девка. Дочь. Тинка была в мужском простое, женщина она – что там говорить, это я и сейчас скажу – сердобольная, вот она эту уляляевскую Ксюшу и привезла к себе. «Доведу до ума! Поставлю на ноги! Оставлю квартиру! Вот кто на одре подаст Тине стакан воды!» Ну, что мы еще говорим, когда из нас прут благородные поступки? А Ксюше – между прочим – не два по третьему, а уже полных восемнадцать, и она давно уже себе на уме, что я не осуждаю, себе на уме всегда надо быть. Я когда с ней у Тинки познакомилась, сказала: «Направление ума у тебя хорошее»… А она собиралась идти в какой-нибудь кооператив или в совместное предприятие, к должности никаких претензий не имела. «Я не гребую, – говорит, – мне бы зацепиться. Хоть поломойкой».

А у Тинки возьми и окончись пост, и она привела очередного претендента на свою особу. (Чтоб вы знали, Тинка – учительница в вечерней школе, крупный специалист по пестикам, тычинкам и человеческим органам выделения и размножения в объеме средней школы.) Так вот, исходя из сказанного в скобках, контингент у нее, как правило, – дорогие товарищи учащиеся. Все мы стареем. Было время, когда она была молоденькая учительница и обучаемые были старше ее, потом они сравнялись, ну, в наши годы она уже, можно сказать, молодая мать взрослых детей. Этот последний, который пришел к ней «уже навсегда», был мужичок уляляевский. Это я опять же условно, имея в виду не географию, а существо природы. Лимитчик не лимитчик, этого я не знаю, но очень из глубины глобуса. Тинка уже не одного такого вывезла на себе, но осталась без понятий. Вот они и поселились – двое уляляевцев и очень поношенная учительница по всеобщему размножению. Дальше даже интересно. Тинка их выгнала, потом Ксюшку вернула, пришла ко мне не за советом, сроду она ни у кого ни о чем не спрашивала, пришла – ё-мое! – с удивлением, что у ребенка(!) вполне развита половая сфера. Я ей спокойно так: «Тина! Вспомни себя». А эта дурочка как в глубоком склерозе, который уже маразм: «Разве мы такие были? Разве в восемнадцать лет я думала только о том, чтоб переспать с чужим мужчиной?» – «Ты не думала! – кричу я ей. – Ты с двенадцати лет это осуществляла, а я стояла на стреме». Не поссорились – посмеялись. Живем дальше. У нее с Ксюшей какие-то мены-размены, у меня Мишкин десятый класс. Почему это я думала, – кто бы мне сказал? – что мой сыночек в смысле половой сферы еще дитя? И что уляляевская Ксюша с плохо вымытыми патлами не может представлять опасность? Он же слышал, как я характеризую все это уляляевское племя и как я по три раза на дню говорю, что, если баба на передок слаба, то это как группа крови – не изменишь за всю оставшуюся жизнь. Это я потом поняла, что я ему сама указала путь – иди туда, где наверняка не откажут. А он у меня рохля, это есть. Березу ему не заломати. Короче говоря – я его оберегаю ночами и вечерами, день оказался вне пригляда. Днем, после школы мой сыночек туда и повадился. И пока Тинка отсиживала часы в школе, Ксюша показала моему дураку, как получаются дети. Когда Тинка про это узнала, она испугалась страшно. Это правда. Ей бы тут и прибежать ко мне, когда еще не так далеко все зашло. А она, идиотка, стала это дело покрывать, чтоб, не дай бог, я не просекла. «Черт с вами, – сказала она им, – только чтоб мать не знала». Дошло до того, что, когда Тинка болела – у нее жуткие мигрени от неупорядоченности жизни, она им разрешала при себе. «Я, дети, все равно в прострации». «При ней был особенный кайф», – сказал мне потом сын. Я думала, сойду с ума. Я сказала Тинке: «Все. Все навсегда! Чтоб больше порог моего дома…» Тинка в рев: «Дура! Это же хорошо, что при мне, а не неизвестно где… Хорошо, что Ксюшка своя, а не неизвестно какая…» Открыла я дверь и тихо так сказала: «Вон!» Говорю тихо, а внутри у меня грохот, будто товарняки столкнулись. И Мишке спокойно сказала: «Еще раз туда пойдешь – не возвращайся. Убью». Он испугался. Разговоров на тему «я ее люблю» не было и в помине. Честно скажу – я этих разговоров больше всего боялась. Я ж все-таки женщина умная, и не пальцем сделанная, и читала много (кроме Пьецуха), и я, можно сказать, понимаю тонкие чувства. Они бывают идиотические, чаще всего даже, но отрицать их с порога или там оплевать, на это у меня духу не хватило бы. Но сын мой ничего подобного не сказал. Ни полсловечка. Камень – с души…