Читать «И переполнилась чаша» онлайн - страница 84

Тут она увидела свое с головы до ног отражение в зеркале-псише и в ту же секунду поняла, что выбора нет, как нет и сомнений. Сегодня ночью она будет спать в объятиях Шарля, и точка. Это ясно как день. С каких это пор желания, импульсы, запросы и неприязни Алисы стали столь очевидными? Разве такими они были раньше? Во всяком случае, на этот раз она им последует, послушается своего тела, а не маниакального измученного мучителя, каким был ее разум. С ненавистью к себе она закрыла глаза и в ту же минуту почувствовала себя спасенной. Спасенной через желание, которое испытывали к ней эти двое мужчин, два каждый по-своему красивых, «два слишком красивых самца для одной безмозглой бабешки», шепнул ей давно уже молчавший саркастический голос. Из яростных трагических битв подсознания она окунулась в бульварную мелодраму. Жаль только, что это происходит во время войны, когда все кругом убивают друг друга, и никому в голову не придет убивать из-за женщины – так, по крайней мере, она надеялась. И на нее снова накатил приступ безудержного неуместного и непроизвольного внутреннего смеха. Она представила себе, как Шарль и Жером снимают со стены старинные кавалерийские сабли, принадлежавшие некоему дедушке, убитому при Райхшоффене, и в белых рубашках сражаются при луне, а она стоит у окна, бесстрастная, безучастная, аплодирует удачным выпадам, чтобы потом, порыдав над телом умирающего, броситься в объятия победителя…

Да что с ней такое? Вроде бы она еще не пила, так что же ударяет ей в голову и откуда эта бездумная веселость? Неужели в ней два года дремала голодная, неутоленная самка, ожидавшая объятий более удачливого самца для того, чтобы вернуть ей радость жизни? Жизнь, счастье, равновесие – неужели все это покоится на столь примитивных основаниях? Поиски Бога и смысла жизни – неужели они провоцируются железами внутренней секреции? Она не могла ответить на этот вопрос, но, в сущности, он ее не слишком беспокоил, коль скоро и железы и метафизика были в порядке. Все шло хорошо, счастье, оно безгрешно – она это всегда знала; оттого-то, потеряв его, и впала в такое отчаяние. В этом мире только несчастье не прощается. А несчастье обрушится не столько на нее, сколько на Жерома. Он ее вы́ходил, а она вместо благодарности заразит его своей чудовищной болезнью. По крайней мере, говорила она себе с жестокой искренностью, по крайней мере, он будет знать, из-за чего страдает и из-за кого, а это уже огромное преимущество, которого он, разумеется, не сможет оценить.

Она вошла в гостиную и остановилась на пороге: Жером лежал на своем излюбленном диване, обтянутом потертой материей, видимо, расписанной некогда цветочками в стиле Луи-Филиппа, увядшими еще при своем появлении. Его длинная рука свисала на пол, и зажатая в длинных пальцах сигарета почти касалась лакированного паркета. Она присела на край дивана и поглядела на него, словно бы он был совсем другим Жеромом, Жеромом, которого она оставила, Жеромом, которого с ней нет. Она смотрела на него, но между ее зрачком и лицом Жерома вставали десятки кадров. Жером в Спа, Жером в Байрете, Жером, склонившийся над ней в клинике, Жером, обнимающий Герхарда за плечи на мосту, Жером удивленный, сияющий в гостиничном номере в Вене, Жером решительный, уверенный в себе с другими и запинающийся в ее присутствии. Эти картины на большой скорости проносились у нее перед глазами, как в скверном фильме, где, желая показать течение времени, снимают разлетающиеся по ветру листки календаря; эти картины закрывали от нее лицо, долгое время бывшее ее единственным прибежищем и для которого, она знала, не существовало в мире иного лица, кроме ее собственного.