Читать «В краю родном, в земле чужой» онлайн

Юрий Иваниченко

В КРАЮ РОДНОМ, В ЗЕМЛЕ ЧУЖОЙ

ПРОЛОГ

— Потерпи. Сейчас будет больно, — сказал хирург.

И стало больно.

Дмитрий Кобцевич застонал и заскрипел зубами, а потом — как диафрагму перед глазами свели, — операционная потемнела и пропала. Боль — тоже. И в темном пространстве…

… И в темном пространстве высветилось два силуэта, а затем фигуры подступили ближе, и у того, который коснулся плеча, оказалось лицо Вадима. И голос — тоже, вот только заговорил он с совершенно неожиданной сварливой интонацией.

— Ну что, доволен? Замкнул круг? «Что еще за круг?» — подумал Кобцевич.

— «Что за круг, что за круг», — передразнил псевдо-Вадим, — тот самый. От Случанки до Яузы.

«Ничего не понимаю», — с горечью подумал Дмитрий и даже, кажется, вслух попросил: — Не розумем, проше пана. Hex пан пояснить…

— Ага, — обрадованно сказал псевдо-Вадим, — польский вспомнил.

Второй же силуэт в это время подвинулся поближе: — А прадеда своего вспомнить не желаешь? Или подставу вместо него?

И тут второй наклонился, так что скрипнули ремни, на красивом мундире, и на Дмитрия глянуло его собственное лицо, только молодое и с тоненькими усиками; и вот псевдо-Дмитрий выпрямился, отодвинулся, но Кобцевич успел увидеть на его шее, между воротом доломана и ухом, глубокий открытый бескровный разрез.

— Вы умники, — продолжал сварливо псевдо-Вадим, — и в Бога не верите, и Божий Замысел по-своему перетолковываете. А что выходит? Ну, замкнул ты малый круг, от спасения до спасения, а того ли ты спас? И от чего? По Замыслу ли ты поступил? Свой узел ты распутал, а сколько чужих завязал? Сколько судеб исковеркал?

Псевдо-Дмитрий вдруг сказал, — польской скороговоркой, но почему-то Кобцевичу все стало совершенно понятно:

— Пусть живет. Сам еще увидит, под чьи знамена становиться, и что из благих намерений получается. Достаточно, что теперь от нижних он отпал. А что простится- то не нам судить…

… Тайная диафрагма распахнулась, и стало светло и больно.

Тяжелое августовское солнце клонилось к закату, где-то далеко гудело и звякало, и Кобцевич вдруг подумал, облизывая запекшиеся губы, что год уже не смотрел — долго и внимательно, — на небо.

ГЛАВА 1

Дима Кобцевич не считался великим физиогномистом, но средним — вполне. Погоны обязывали. Точнее — наоборот. Если не умеешь наблюдать, вычислять движения мысли, сравнивать, анализировать — никакой из тебя не оперативник, и не видать тебе карьеры. Конечно, если ты не потомственный персональный пенсионер, и тебя не толкает всю жизнь сильная лапа — до тех пор, пока сам уже не сможешь толкать, подбирать себе эстафету, сменщиков, верных людей, верных уже оттого, что знают: сами по себе ни шиша не стоят. Короче, если ты не на эскалаторе, а на лестнице. Шаткой и обязательно короткой, не до верху, стремянке.

Так вот, если тебе приходится работать, справляться, вытягивать, то непременно выучишься. Или — вылетишь по профнепригодности, завалив первые же полдюжины дел, из которых, ей же право, не все никчемушные и постыдные.

То, что у первенца чужое лицо, само по себе не очень тревожило. Мало ли! Хотя Дмитрий был, что называется, две капли воды со своим отцом, а тот уверял, что, по воспоминаниям, похож на деда. И Машка вписывалась, как желудь в кучу желудей, в обширный род Гладышевых. Но и что с того, вроде бы? Непохожесть Лешки не требовала объяснений. Генетика, говорят, штука тонкая. Почему бы не высветиться в пятом или шестом поколении теням курляндских баронов или грузинских лжекнязей, блуждающим по закоулкам семейных преданий? Все так.