Читать «Семь смертных» онлайн - страница 2
Генри Лайон Олди
— Дырка с ручкой, — честно ответил я. — Гнать поганой метлой.
— Вот и я так думаю. Томная, теплая. Драть метлой. Скажи ей, пусть зайдет. Я ей кое-что продиктую.
— Глубже диктуй. С подтекстом.
— А ты не хами, не хами. Забуду, что друг детства, вставлю по самое… — Взгляд шефа лип к телу, как мокрое белье. — Короче, возьми Генчика. Возьми его за это… за самое…
Еще минута, и я дал бы ему в дыню.
— Я пошел?
— Что? Да, иди. — Туманный глаз моргнул. — Вальку позови.
По вторникам у шефа похоть. П-47%+. Плюс означал непредвиденные колебания в сторону роста.
— Толик?
— Нет, уголовка!
Тупость жены доводила до бешенства. Человек открыл дверь своим ключом, разувается в прихожей, а эта дура из комнаты интересуется: муж или нет? Ясное дело, это Чероки, наш мопс. Сам выгулялся, сам вернулся. Тапочки берет — жевать.
Идиотка!
Чероки прятался на балконе. Он, гад, хуже барометра. Чует, когда у меня гнев или алчность. Его тогда ничем не приманишь. Однажды руку прокусил, до кости. Я хотел его, падлюку, за шкирку. Он мою барсетку сгрыз.
Зато по четвергам ходит за мной хвостом. А за женой — по воскресеньям.
— Ужин есть?
— Макароны…
— Опять макароны?!
— В шкафчике. Ты свари их, Толик…
Лежит на диване, сволочь. На лбу — мокрое полотенце. Мигрень, депрессия, мировая скорбь. Л/У-54%. Если у Вальки сегодня чистая лень, то у моей — с вариациями. Лень/уныние. На днях была передача, какой-то профессор разъяснял, почему эти грехи — двойняшки. Источники цитировал, на авторитеты ссылался.
Пустозвон.
С трудом удержавшись, чтобы не рассказать жене все, что я думаю про ее невареные макароны, я пошел на кухню. Лучше так. В мае не сдержался, врезал. Назавтра стыдно было — хоть вешайся. Она на шее виснет, целует, в постель тащит. «Бьешь, значит, любишь!» Ну конечно, у нее в среду — похоть. А у меня-то — зависть. Отцеловываюсь, лишь бы отстала, а сердце колотится. Хорошо, мол, тебе, родная. Фингал под глазом — и тот в радость.
Мне бы так…
— Толик!
— Ну что?
— Сделай мне чаю… умираю, Толик…
Ага, умирает она. Еще меня переживет.
Ничего. Бывает хуже. Вон у Авраменко по вторникам чистый цирк. У него — гордыня, у нее — гнев. Весь дом ходуном ходит. Менты через раз. Меня как-то позвали успокаивать. А у меня тоже Г. Чуть не сел лет на пять. Хорошо, Авраменко утюг отобрал. Здоровый, собака. Сказал: не кто иной, как я, ее убью. И в позу встал.
Я дверью хлопнул и больше к ним ни ногой.
Четверг. Чревоугодие
…и что мы имеем с холодильника?
Гуся, увы, не наблюдается. Опа-на! Балычок-с! Горбуша? Она, родимая. Сейчас мы ее на хлебушек, да с маслицем, да сверху лимончиком… Где у нас лимончик? И веточку укропа… Сыр? «Дор-Блю», «зеленая марка»? Любимый мой! Нет-нет, мы никуда не торопимся. Мы медленно спустимся с горы… На ломоть батона — толстым-толстым слоем — и в микроволновку. Тридцать секунд. Ага, кофе подоспел. Ветчинка, помидорушки, шпротики — «Рижское золото», с медалями! — тортик на сладкое…
Заморим червячка?
— Толик, ты сдурел?
— Ыгм?
— Тут еды на неделю! Нам обоим! А ты!.. Ты…
С сожалением откладываю бутерброд. Надо прожевать. Надо ответить. Внятно и убедительно. Иначе благоверная не отстанет.