Читать «Комплекс Ромео» онлайн - страница 37

Подобно многим лесбиянкам, она писала стихи. Так же, как среди голубых популярно пение. Причем пение не только эстрадное, с целью продвижения по карьерной лестнице к поп—олимпу, но и в тихом домашнем варианте при свечках они затягивают средневековые баллады про каких—то «сэров, пустившихся в поход во славу королю». И в его же славу, видимо, в том походе и «опустившихся». Что—то в этом есть – «опуститься во славу королю».

Поэзия Лизы долго искала потенциального читателя. Не с первого раза открываются тайны, а с тысячного рубля. Нужна была жертва, лишенная защитной ауры цинизма, растерянная и красивая. Да, это был я, мать его так.

Слоняющийся часами по театру, присутствующий на утомительных читках, пробах, этюдах с печально—отрешенным и умным лицом, гоняющий в голове одну—две—три незатейливых мысли, а именно: «Кто я? Зачем я здесь? Неужели мне заплатят за все это?» – я попал под обильный и шумный слив из бензобака ее эротически—поэтических переживаний.

Сначала я находил в своих карманах записки и поэтические вирши. Даже не придавая этому, как и всему со мной происходящему, никакого значения, я скоро обнаружил, что являюсь не только неблагодарным читателем, но и гордым, заносчивым, самовлюбленным, но тем не менее прекрасным и желанным героем всей этой шняги.

Затем я был пойман в гримерке во время подготовки к роли печального пирата в спектакле по Стивенсону, злобного, но смирившегося с неизбежной гибелью судна и скорым повешением всего экипажа.

– Вы не хотите прийти на небольшой праздник, на домашний праздник по случаю… по поводу… – она зарделась, как пунцовая комета, – принятия в печать моей книги стихов…

«Вот пиздеж», – подумал я с тоской…

Лиза была девушкой крупной, но не толстой, даже, в общем—то, и не полной, а с широкой, как говаривал мой дед, костью. Она бороздила театральное пространство с бледно—болезненным, как положено поэтессе, лицом, облаченная всегда в черные одежды, с незатейливым конским хвостом на голове и какой—то повсеместно «несвежей», не очень вымытой и опрятной. Может, на этой почве взаимной «немытости» и «несвежести» и произошел у нее бзик в мою сторону?

Сидеть в театре по четыре—шесть—двенадцать часов, добавить еще пару – какая, в сущности, разница? Мне проще было согласиться на небольшую вечеринку, чем отказать этой поэтической фурии. У меня тогда еще сохранялась слепая надежда, что не мне одному рассовывались поэтические цитаты по карманам. Квартира на Октябрьском поле меня не манила своим уютом, а матрац, на котором я спал, не радовал свежестью и белизной постельного белья.

Я понял, что это подстава, когда вошел в комнату, слабо освещенную свечами, и услышал:

– Не превозмочь и не отдаться,Не попытаться не уйти,Со мною ты решил остаться?Мне не нужно твое «прости».

Это четверостишие, Александр, посвящено тебе, как и все те, что ты находил в своих карманах. Они были от меня…

– Спасибо, конечно…

– Хочешь еще?

Вопрос был чисто риторический, и времени вежливо отказаться мне не дали.