Читать «Сибирская роза» онлайн - страница 107

– Получается, – проронила потерянно, – что Кребс вроде мой персональный критик?

– Гм, критик... критика... Критика – это когда глупые судят об умных! Художник Ге сказал. Очень любил подвернуть под момент эту цитату Толстой, который Лев. Да если Кребс критик, тогда Вы наподобие писателя? А писателя, по Пушкину, должно судить по законам, им самим над собой признанным. А разве Вы можете признать ту ахинею, что в своих несёт распеканциях поносник Кребс?

– Да уж живая логика в его писушках и не ночевала...

– Я, бабика, часто думаю, что такое старый человек... Старик – это опыт, это мудрость. Один всё накопленное отдаёт молодым. Такому старику честь, хвала, земной поклон. Но ведь есть и кребсы! Гроб за задом волочится, а он какие пуляет крендельки? Этот сорт старичья я б сравнила с состарившимся деревом. Оно уже плодов не даёт, упало на дорогу. Гниёт. От него вонь, смрад, оно разлагается. С трухалём никому не охота возиться – ещё руки марать! – не убирают с проезда. Он и лежит, только мешается. Переехать нельзя, всё опрокидывает, как опрокидывал Кребс твоего мальчика... Кребс действовал, как говорили весьма неглупые древняки, аudacter calumniare, semper aliquid haeret. Клевещи смело, всегда что-нибудь да останется. И осталось! Осталось то, что вы остались с носом, тридцать лет он, тюлькогон, вешает вам тюльку на уши, а вы интеллигентно молчите! Будете и дальше молчать, он будет и дальше Вас полоскать. Всё молчите... Культуру показываете! Неудобно, мол, неприлично на миру ругаться. А тут не ругаться, тут драться надо! Шпаги наголо!.. Все мы обожаем плакатики. Ученику идти дальше учителя! А Ваш учитель отдал по сути жизнь, кинул весь талант, если он был, на то, чтоб не пустить своего ученика дальше себя! Сколько же можно спотыкаться об эту смрадную колоду? Хва-атит миндальничать! Её надо просто поднять и откинуть, сошвырнуть с дороги!

– Это ж вязаться с грязью... А если обойти?

– А вы за тридцать лет обошли?! – пыхнула Лариса. Ей не понравилось, что бабушка ужималась от открытого выступления, всё как-то клонилась к обочинке, к кусточкам, к постыдным авось, небось да как-нибудь. – Душить его не интересно. Будет ещё мне в пупок хрипеть... Может, где-нибудь на льду подставить ножку ему и интеллигентненько подтолкнуть в спинку? А может, подкинуть и пой... и забыть поймать?... Уцелеет, не рассыплется в пыль – живи и делай всё тип-топ, по совести...

Она запнулась. Тоскливо подумала:

«Не-ет, меня это не колышет. Это ж прикасайся к нему, пачкайся ещё... А может, напустить на него факировы чары? Приду, скажу: „Кребс, а чем ты фигуряешь? Ты ж ни в чём не бурычишь, не секёшь... Сим салабим абра кадабра!“ После этого заклинания он срывается каяться в своих грехах, в темпе перековывается...»

И вслух плеснула:

– Э-эх! Кабы на крапиву не мороз, с нею и ладов не было!

– Лялик, – грустно и длинно вздохнула бабушка, – Кребс не крапива, и мы с тобой, увы, не мороз... Долго бил меня через подушку Кребс... До-олго мяла жизнь... Где за дело, где без дела... Почём я, плюшка, знаю... Я знаю только одно, что само ничего в руки не придёт. Вот думаю, выстою ли, сохраню ли себя до победы? У бабы годы летят, что зерно из мешка сыплется... Греет меня лишь та мысль, если не хватит моих дней, так ещё ты подерёшься за нашего мальчика. Кровь обязывает...