Читать «Повесть о ясном Стахоре» онлайн - страница 43

Рослый красавец, коронный рефендарий Тарновский, ввел гонцов.

Сигизмунд удивленно поднял брови. Перед ним были не щеголеватые, всегда модно одетые приближенные литовского гетмана, а казак в поношенном полушубке, войлочных сапогах и широких грязных шароварах да, видно, обнищавший шляхтич, утомленный дорогой, давно уже не встречавшийся с цирюльником… Кто эти люди? Откуда они?

Были они с Днепра и от гетмана, то верно. Только гетманом своим назвали не ясновельможного пана Криштофа Радзивилла, а казака Северина Наливайко.

Григорий Жук как вошел, так и заморгал. Блеснули в него, казалось, тысячами огней свечи в высоких шандалах, зеркала во всю стену, разноцветная бахрома и позолота. Зарябило в глазах у казака. Он зажмурился, да так с закрытыми глазами и на колени упал, на мягкий ковер.

– Дывись, кум, – прошептал он пану Мешковскому, – который из их двих король? Один, бачу, баба у довгой сорочцы… у менэ в очах мирихтыть, и дух захолонуло, хай йому грець…

Тарновский прочитал письмо королю. Не о победе письмо, о просьбе казацкой, о земле и городе вольном.

Кровь кинулась в лицо Сигизмунда. Сквозь задрожавшие губы начала пробиваться пена. Он не сказал ни слова. Только когда архиепископ, еле сдержав себя, проговорил:

– Земля господа нашего каждому человеку нужна бывает… в размерах, достойных его.

Король промычал невнятно и дал знак Тарновскому.

С королевским почетом провожали гонцов. Впереди скакало двенадцать гусар и позади двенадцать. Сам коронный рефендарий вез в карете Григория Жука и Адама Мешковского.

На берегу реки горели костры, отогревали землю. Ту самую землю, между Бугом и Днестром, на которой с сотворения мира никто не пахал, не сеял, ту, что просили казаки у короля.

Сюда привезли казацких послов. Здесь, на берегу тихого Буга, закопали их живыми в землю, по шею.

– Super flumina Babylonis! – усмехаясь, повторил пан Тарновский строку псалма.

Он склонился к искаженным муками лицам.

– По горло дал его милость вам этой земли. Теперь зовите сюда своего Наливая!

И, быть может, в первый раз за всю свою веселую и горькую жизнь послушался Григорий Жук высокого пана. Земля сжимала грудь, не хватало дыхания, немели и, казалось, отделялись от тела руки, перед глазами плыли то красные, то фиолетовые круги… И все же собрал Григорий последние силы, запрокинул голову, ударившись затылком о серые холодные комья земли, раскрыл синие губы и крикнул в далекое небо, в широкую степь:

– СЕ-ВЕ-РИН!

Тарновский вздрогнул и попятился.

– …и-и-ин! – отозвалось над рекой.

– Се-ве-рин! – снова крикнул казак, задыхаясь и умирая.

Мешковский смотрел на товарища. Его осунувшееся, потемневшее лицо била неудержимая дрожь. Он видел, как Тарновский прыгнул к голове Жука и взмахнул ногой в блестящем сапоге, украшенном серебряной зубчатой шпорой. Крик оборвался. Голова Григория замоталась, словно привязанное ядро, обрызгивая кровью сапоги пана Тарновского. Удар, снова и снова… Голова хрипела и булькала. Тогда Мешковский отвел взгляд и так же, как и Григорий, обратил к небу, к широкой степи свой голос, быть может, не такой сильный, как у казака, но такой же страшный для пана Тарновского: