Читать «Книга сновидений (антология)» онлайн - страница 81
Хорхе Луис Борхес
Гастон Падилья
Основа
Погрузившись в усталое и рассеянное раздумье при виде ковра перед собой (узор которого никогда не повторяется), можно вообразить, что он являет собой схему земного бытия; изнанка плетения основы — это другая сторона мира (уничтожение времени и пространства, либо хулящее или восхваляющее превозношение и того и другого), сама же основа ковра-сны. Снилось это Моисею Неману в Тегеране, который ткал ковры и продавал их в своем магазине напротив площади Фердоуси.
Девинь Дулитл Х
Пробуждение короля
После разгрома войск Франции в Канаде в 1753 году французские агенты пустили среди индейцев слух о том, что король Франции, который спал в течение нескольких лет подряд, только что проснулся и первые его слова гласили: "Необходимо сейчас же изгнать англичан, вторгшихся в страну моих краснокожих сыновей". Новость эта разнеслась по всему континенту и стала одной из причин знаменитого восстания Понтиака.
Хорхе Луис Борхес
Рагнарёк (перевод Б. Дубина)
Образы наших снов (пишет Колридж) воспроизводят ощущения, а не вызывают их, как принято думать; мы не потому испытываем ужас, что нас душит сфинкс, — мы воображаем сфинкса, чтобы объяснить себе свой ужас. Если так, то в силах ли простой рассказ об увиденном передать смятение, лихорадку, тревогу, страх и восторг, из которых соткался сон этой ночи? И все же попробую рассказать; быть может, в моем случае основная проблема отпадет или хотя бы упростится, поскольку сон состоял из одной-единственной сцены.
Место действия — факультет философии и литературы, время — вечер. Все (как обычно во сне) выглядело чуть иным, как бы слегка увеличенным и потому — странным. Шли выборы руководства; я разговаривал с Педро Энрикесом Уреньей, в действительности давно умершим. Вдруг нас оглушило гулом демонстрации или празднества. Людской и звериный рев катился со стороны Бахо. Кто-то завопил: "Идут!" Следом пронеслось: "Боги! Боги!" Четверо или пятеро выбрались из давки и взошли на сцену Большого зала. Мы били в ладоши, не скрывая слез: Боги возвращались из векового изгнания. Поднятые над толпой, откинув головы и расправив плечи, они свысока принимали наше поклонение. Один держал ветку, что-то из бесхитростной флоры сновидений; другой в широком жесте выбросил вперед руку с когтями; лик Януса не без опаски поглядывал на кривой клюв Тота. Вероятно, подогретый овациями, кто-то из них — теперь уж не помню кто — вдруг разразился победным клекотом, невыносимо резким, не то свища, не то прополаскивая горло. С этой минуты все переменилось.
Началось с подозрения (видимо, преувеличенного), что Боги не умеют говорить. Столетия дикой и кочевой жизни истребили в них все человеческое; исламский полумесяц и римский крест не знали снисхождения к гонимым. Скошенные лбы, желтизна зубов, жидкие усы мулатов или китайцев и вывороченные губы животных говорили об оскудении олимпийской породы. Их одежда не вязалась со скромной и честной бедностью и наводила на мысль о мрачном шике игорных домов и борделей Бахо. Петлица кровоточила гвоздикой, под облегающим пиджаком угадывалась рукоять ножа. И тут мы поняли, что идет их последняя карта, что они хитры, слепы и жестоки, как матерые звери в облаве, и — дай мы волю страху или состраданию — они нас уничтожат.
