Читать «Когда прольется кровь» онлайн - страница 20

Но Дорон не вызывал замужних. Они были утомлены, часто торопились и хоть каждая старалась вести себя как полагается, Дорон мгновенно чувствовал их состояние. Кроме того, у Салота была еще одна дочка, ничуть не хуже Сольи, ей вот-вот должно было стукнуть пятнадцать, и весной она уже готовилась вступить во взрослую жизнь. Дорон знал, что Салот, как и все местные крестьяне, попросит его, Листа, лишить девушку невинности в день весеннего равноденствия.

Второй раз Дорон не женился. Ему не нужен был наследник. Как станет жить мальчик — обычный смертный, ничем не отличающийся от простых людей, рядом со своим отцом, наделенным силой Священного Гая? Какие узы могли их связывать? Что могли дать взаимная любовь и понимание? Ничего. Они были бы как два плода на соседних ветвях дерева — и вырастают вроде бы из одного ствола, а ведь чуждые, далекие. Так что жена Дорону была не нужна. Холопки занимались домом хозяина, их дочери услаждали ему ночи.

— Господин. — Салот присел напротив Дорона.

— Что?

— Господин, я… Я видел посланца от Острого. — Салот проговорил это тихо, почти шепотом.

— Здесь?

— Нет, господин, на холмах, в Третьем Лесу.

— И что ты там делал?

— Пошел вместе с Хромушей, тем, что с Глухого Потока. Он сказал, что у него там встреча с Острым, а жуть как хотелось увидеть Шепчущего. А сказать тебе — времени не было.

— И ты видел посланца?

— Как тебя, господин, сейчас, близко-близехонько. Только вот лица не разглядел, у него на голове был такой белый мешок с дырками для глаз и рта.

— Ну и что он говорил?

— Много, господин. Обо всем. К примеру, о стекле, чудных штуках, которые ежегодно делают мастера и забирает Гвардия, о вечных огнях в глубине Каменных Гор, при которых Увегна стоит. И учил, господин, учил…

— Врешь, старый. Чему ты еще хочешь научиться?

— Я? — Салот удивленно взглянул на Дорона. — Я-то нет, господин. Я уже старик, на кой мне науки, но умности он рассказывал ой-ей-ей! И о том, какая буквица что значит, и как ее выговаривать, и какие травы самые полезные от живота, а какие супротив мозолей. И как уберечься от прыщей наговоренных, и что сделать, ежели в дому могильный шкелет заляжет…

— Но ты вроде бы не об этом собрался говорить, — прервал Дорон.

— Да, господин. — Салот помолчал немного, постукивая костяшками пальцев по столу. — Он, господин, рассказывал еще о том, что было давней.

— Об истории, — подсказал Дорон.

— Во-во, об ей. А как чудно, господин, говорил-то. И уж так при ем сиделось, уши развесив, что и халупа могла сгореть иль городовые подойти втихую. А ежели еще глаза закрывать, то в голове все так укладывалось, будто все эти бывшие случайности ты сам наблюдал. Красиво говорил-то.

— Ты тоже красиво говоришь. — Дорон отхлебнул пива. — Только долго очень.

Салот снова смутился и умолк. По правде сказать, Дорон любил его слушать. Слуга всегда говорил взволнованно, переживал сильно и при этом ухитрялся рассказывать складно и интересно. Меж Дороновых людей никто не мог переговорить Салота. Однажды Лист даже видел, как холоп отбрехивается от бановых воинов и делает это с таким искусством, что те двое, вместо того чтобы избить и испинать его, отошли, вдобавок еще и извинившись. Тем большее удовольствие получал Дорон, время от времени одним-двумя словами осаждая холопа. Слуга испытывал уважение к хозяину, и Лист чувствовал в этом большее, чем простое послушание. Холопы вообще глубоко уважали Дорона. Он относился к ним иначе, не так, как большинство вольных к своим слугам. Возможно, потому, что ему не приходилось скупиться — вырывать у земли каждое зерно, каждый ее плод. Ибо купцы из Даборы почитали за честь поставлять пропитание в дом Листа. А возможно, еще и потому он относился к холопам более ласково, что сам вышел не из богатой семьи, испытал тяжесть труда, понимал своих людей. Возможно. Но по правде-то дело было в чем-то другом, и Дорон это понимал. Просто он был мудрее большинства. Знал истины, им не доступные. И поэтому позволял холопам больше, нежели другие хозяева, старался заботиться о них, помогал в дни неурожая или болезни. Часто бывал в домах своих подданных, а порой даже, к неудовольствию окружающих, сам работал в поле.