Читать «Жизнь Никитина» онлайн - страница 190

Но вот однажды, в конце февраля, Натали, приласкавшись к отцу, сказала:

– Позвольте мне пригласить к нам на лето мсье Никитина.

– Какого это Никитина, душа моя? – не понял генерал.

Натали напомнила о прошлогодних встречах.

– А-а! – промычал генерал. – Это тот, магазинщик? Как знаешь, душенька… как знаешь…

И насторожился: вон откуда эта страсть к чтению, эти частые посылки в Воронеж! Из девочки дочь незаметно превратилась в барышню. Этот книжный магазинщик недурен, порядочно держит себя, и он, генерал, решительно ничего против не имеет, но… «Дьявольски трудно говорить с дочерью о подобных вещах, – подумал генерал, – не мужское это дело, черт возьми!»

Однако говорить надо было.

– Послушай, душенька, – сказал он, – а не кажется ли тебе, что… Я понимаю, понимаю! – спохватился он, видя изменившееся лицо дочери. – Лично я – враг всяких этих… э-э… предвзятостей, что ли… Но сама посуди – удобно ли это? Толки, сплетни… э-э… Та же твоя распрекрасная Наталья Вячеславна…

– Как вам не стыдно, папа́! – оборвала его Натали с негодованием. – Какие вы пустяки говорите! Я всегда думала, что вы гораздо выше всех этих уездных условностей…

– Конечно, конечно, – поспешил заверить генерал, – разумеется, выше…

Он забубнил какой-то бравурный марш и, обратясь к своему вечному средству против всяких сомнений и неприятностей – к пенковой трубке, принялся размышлять о том, что ежели женщина захочет, гм, гм… то добьется, конечно! Но пошел, однако ж, к генеральше спросить ее совета. А та кротко сказала: «Что ж, ежели человек хороший, почему б и не пригласить…»

На другой день Натали отправила Никитину письмо, в котором звала его приехать летом к ним в Высокое.

И начались дни с такой яркой синевой неба, с таким блеском солнца на сахарной россыпи тающего снега и стеклах окон, с такими сказочными хрустальными теремами разукрашенных инеем деревьев, что необыкновенно прекрасно, неузнаваемо сделалось все кругом: и двор на Кирочной, и старые липы возле Чугуновского кладбища, и даже чистенькая, скучная Дворянская с ее казенной благопристойностью, с ее желтовато-серыми домами, своим однообразием похожими на поношенные вицмундиры чиновников, вытянувшихся во фрунт на приеме у его превосходительства. Все преобразилось, все засверкало, все заулыбалось. Более того, все как бы запело, и сладчайшей, божественной мелодией звучало зачеркнутое: любят! любят!

И как-то дела вдруг счастливо сложились: полгода петербургский книгопродавец Крашенинников тянул с присылкой заказанных книг, и вот – книги получены; из Москвы доставили цензурованные, разрешенные к печати «Записки семинариста»; новая партия берендсовских глиняных фигурок разошлась за какие-нибудь десять дней; уж на что – даже такая мелочь, такая чепуха, как забытые в Питере на второвской квартире лаковые полусапожки – и те вдруг чудесным образом оказались вложенными в очередную посылку от Смирдина! Батенька говел, постился, воздерживался от хмельного, в доме царила тишина. Уютно, далекое детство напоминая, ласково, кротко теплились перед иконами голубые и зеленые лампадки. Давно задуманное большое стихотворение (к которому Иван Савич приступал не однажды, но всякий раз зачеркивал и рвал написанное) сложилось вдруг сильно и звучно. Воображение с изумительной яркостью рисовало картину темного быта – до самых глубин, до тех кажущихся как будто бы и незначительными, мелочей, какие на самом-то деле и заставляют картину жить.