Читать «Жизнь Никитина» онлайн - страница 108

Владимир Александрович Кораблинов

Признаюсь, не таким рисовался в моем воображении старик Никитин. О нем говорили как о несчастном пьянице, потерявшем человеческий облик, забулдыге. Каково же было мое удивление, когда я увидел довольно красивого и еще крепкого мужчину, седого, но с густыми черными бровями, из-под которых зорко и живо глядели небольшие, умные глаза. Он был совершенно трезв, речь свою пересыпал поговорками и словечками, употребляемыми в мещанском обиходе. Что в нем неприятно коробило, так это излишняя бойкость, развязность, изобличавшая в нем торговца мелкого и, может быть, не совсем честного, из тех, которых в простом народе обычно называют шибаями. Он, между прочим, сообщил, что И. С, несмотря на запрещение лекаря, собирается завтра сам прибыть в магазин и присутствовать на молебне. «Но это может дурно отозваться на его здоровье! – воскликнул Иван Алексеич. – Батюшка, Савва Евтеич, удержите его от этого намерения!» – «Его удержишь! – усмехнулся старик. – Как же! Он у меня такой: что скажет однова, то так и будет». Последние слова Савва Евтеич произнес не без гордости.

«Да, надо, надо спешить, – сказал де-Пуле, когда ушел старик. – Иван Савич прав: сейчас на дворянские выборы съехалось множество помещиков, а это ведь все – покупатели, барыш». – «О боже! – застонал ПриДорогин. – С некоторых пор одно только это и слышишь: барыш! барыш!»

В феврале светает поздно. Еще была ночь, когда мы закончили приборку магазина. Все стояло на своих местах, книги красовались на полках, словно солдаты на параде; легкие кисейные занавески висели на окнах читального кабинета; строго выглядывали из черных рамок великие писатели – Пушкин, Гоголь, Шекспир и Ломоносов; большие карты Российской империи и двух полушарий украшали вид белой стены. «Утро, господа! – оказал де-Пуле. – Слышите?»

Могучий голос монастырского колокола возвестил о начале дня. На улице послышались шаги прохожих, топот извозчичьих лошадей и скрип полозьев. Ровно в семь часов, в сопровождении священника и дьячка, пришли отец и сын Никитины. И. С. был бледен, глаза его лихорадочно горели. Черный парадный сюртук и белоснежная манишка подчеркивали своею строгостию торжественность минуты. «Господи! – прерывающимся голосом воскликнул Иван Савич. – Да как же вы все хорошо устроили! Спасибо, спасибо вам, мои друзья!..» Губы его задрожали, он отвернулся, и мне показалось, что украдкой отер увлажнившиеся глаза. «Спасибо, спасибо! – повторял он. – А вам, Ардальон Петрович, особенно. Ведь вы, без сомнения, будете моим первым и постоянным посетителем, ведь правда?» Он с чувством пожал мне руку; я растерялся и от волнения слова не мог выговорить.

Начался молебен. Весело замигали перед образом спасителя восковые свечи, ароматный дым ладана длинными, слоистыми облаками распространился по комнатам. Хрипловатым басом старик Никитин подпевал дьячку. Радостное молитвенное чувство наполняло мою душу. «Какое счастье, – думал я, слушая возгласы священника и не слишком благозвучный хор двух стариков, – какое счастье выпало на мою долю быть свидетелем и даже участником события, величие и значение которого несомненно. Какое необыкновенное счастье – вот так стоять рядом с нашим дорогим поэтом, смотреть на него, ощущать дружеское пожатие его руки! Да! День этот никогда не изгладится в моей памяти!»