Читать «Дураки и умники. Газетный роман» онлайн - страница 14

— А что случилось? — спросил Сева, смутно догадываясь об ответе.

— Умер Брежнев, — торжественно произнес редактор, и все стали смотреть, какой эффект произведет эта новость на опоздавшего.

Новость произвела на него довольно странное впечатление: в глазах его на секунду загорелся и тут же погас огонек нечаянного возбуждения и даже, кажется, тень улыбки промелькнула. Однако, если бы редактор заглянул в этот момент в глаза кое-кому еще из сидевших за столом сотрудников, он заметил бы в них те же бесовские искорки и нервно блуждающие полуулыбки, когда они переглядывались друг с другом. Было похоже на то, как ребенок, которого взяли с собой на похороны, вдруг мучительно хочет рассмеяться — не потому, что смешно, смешного как раз ничего нет — дедушка неживой лежит в гробу, взрослые плачут, — а потому, что нельзя, и предупредили, что нельзя: «Ты только смотри, не смейся там и не балуйся!» Сотрудники газеты были люди молодые и беспечные, на их памяти генеральные секретари еще не умирали, и сейчас их распирало почти детское любопытство, смешанное с профессиональным интересом: что теперь будет и как.

Сева Фрязин был к тому же человек абсолютно аполитичный, по этой причине ему никогда не поручали написание передовых статей, отчетов с комсомольских мероприятий и серьезных критических материалов на производственные темы. Над его рабочим столом висел известный портрет Хемингуэя, а сам он ходил в обвислом, горчичного цвета свитере без горла и одно время даже отпустил небольшую бородку и пробовал курить трубку. Сева был в редакции на особом положении, ему прощалось многое из того, что не прощалось другим, потому что Сева был талант. Так, как он, в редакции не умел писать никто. Редакционные девушки говорили, что если бы Сева не был так ленив и так равнодушен к собственной судьбе, а также «меньше заглядывал в рюмочку», он, возможно, мог бы стать настоящим писателем. Сева писал короткими, отрывистыми фразами, в них были чувство и настроение, и уж во всяком случае полностью отсутствовали газетные штампы. Сева никогда не мог бы написать материал, который начинался бы словами: «Юноши и девушки Благополученской области, как и вся советская молодежь, ударным трудом…» и т. д. Скорее первая фраза его заметки могла состоять из одного какого-нибудь слова, например: «Штормило». Штормило — и все, в этом был весь Сева. Лучше всего ему удавались репортажи о всяких необыкновенных событиях и происшествиях, и если где-то случалось хотя бы небольшое землетрясение или наводнение, или сход снежных лавин, Сева тут же просыпался от спячки, мчался на место и наутро диктовал по телефону потрясающий текст, становившийся украшением номера. Но сенсации случались в Благополученске и его окрестностях крайне редко, и в остальное время Сева скучал, читал книжки, преимущественно стихи малоизвестных и даже запрещенных поэтов, и раз в день ходил на Старый рынок пить пиво.

Ко всему еще, не каждую сенсацию пропускал приходящий цензор по фамилии Щусь — пожилой человек с сильным дефектом речи, так что никогда нельзя было понять, что он говорит, и спорить поэтому было бесполезно. Цензор сидел в отдельной комнатке по пути из редакции в наборный цех и, начиная с обеда, неторопливо вычитывал одну за другой полосы обеих областных газет, при этом он перечеркивал синим карандашом крест-накрест уже прочитанные материалы, а то, что вызывало у него сомнения, обводил красным карандашом и молча отдавал дежурному по номеру, что означало: с этим абзацем он не пропустит, думайте, как изменить или сократить, иначе подписано не будет. Особенно зорко цензор следил, чтобы не проскочило упоминание о воинских частях, расположенных в Благополученской области, не говоря уже про какие-либо сведения об их численности, составе и боевых характеристиках, хотя прямо за рынком, в двух шагах от Газетного дома, стоял гарнизон, мимо него ходили троллейбусы, из окон которых можно было видеть, как маршируют на небольшом плацу солдатики. Еще не пропускал цензор названия двух секретных заводов — «Юпитер» и «Плутон», — известные в Благополученске даже детям. На этих заводах работали многие жители города, и иногда, особенно под праздник, им бывало обидно, что о них ничего не пишут в газетах, хотя они тоже перевыполняют планы и получают переходящие знамена своего министерства. Цензор вычеркивал также любые сведения о запасах и суммарной добыче на территории области нефти, газа, леса и рыбы ценных пород. То есть производительность одной какой-нибудь нефтяной скважины или результаты труда отдельно взятой рыболовецкой бригады показывать в газете было можно, но никаких обобщающих цифр давать не разрешалось, чтобы враг не вычислил по ним наш стратегический потенциал. Было множество других запретов, перечисленных в специальной толстой книжке, которая всегда лежала у цензора под рукой и служила ему главным аргументом в спорах с несговорчивыми журналистами вроде Севы Фрязина — он просто находил соответствующий параграф и совал его под нос автору, бормоча что-то нечленораздельное. Сева ненавидел этого человека, срывал на нем зло, копившееся у него на кого-то другого, для него недоступного, и чаще других авторов с ним ругался, а если бывал «под этим делом», то слова употреблял очень нехорошие, так что Щусь несколько раз даже жаловался своему непосредственному начальству в ЛИТО, и Севу приходилось наказывать.