Читать «Путеец» онлайн - страница 8

Приоткрыв дверь конторы, Отомацу повернул рубильник на распределительном щите. Лампочка заморгала, высвечивая заснеженную платформу. — Господин начальник, мне что-то боязно, вы меня не проводите? — Конечно, конечно, пойдем.

Слегка наклонившись вперед, девочка потянулась к Отомацу и ухватилась за его руку. — Вообще-то, бояться тут нечего. Ну ладно, ладно.

Сжав маленькую ладонь, Отомацу ощутил безотчетную грусть. Возможно, потому, что вчерашняя девочка и эта ее сестра до невозможности живо напомнили ему его покойную Юкко. А может, потому, что его здешней жизни осталось всего три месяца?

Если бы только они не застудили ее тогда, Юкко наверняка бы стала такой же, как эта девочка, и каждый вечер просила бы проводить ее в туалет. Но ее нет. А все потому, что она родилась в этой глухой деревне, где даже врача нет, потому, что ее укладывали спать в смежной с конторой комнатенке, где всегда был сквозняк. Отомацу с ужасом подумал: это его работа убила его ребенка.

Поджидая девочку возле туалета, Отомацу рассеянно смотрел на противоположную платформу. Семнадцать лет назад, вьюжным утром, он стоял на этой платформе, провожая свою Юкко, которую мать крепко прижимала к груди. Он дал сигнал к отправлению точно так же, как делал это всегда, и проводил взглядом удаляющийся КХ-12. А вечерним рейсом Юкко, завернутая все в то же одеяло и уже похолодевшая, вернулась домой.

(Неужели ты и своего мертвого ребенка готов встречать, размахивая флажком?)

Так сказала жена, опустившись на корточки на заснеженной платформе с Юкко на руках.

А что он ей тогда ответил?

(Что поделаешь, я же путеец. Кто, кроме меня, может принять КХ в такую круговерть? И если я не буду размахивать флажком на платформе… Да и стрелку кому-то надо переводить. Ведь этим рейсом дети возвращаются из школы.)

Жена огрызнулась в ответ:

(Вот и твой ребенок вернулся. Посмотри во что превратилась наша Юкко, она холодная как лед…)

Это был единственный раз, когда жена позволила себе повысить голос на Отомацу, ни до этого, ни после такого не случалось. Отомацу никогда не забыть, каким неожиданно тяжелым оказалось мертвое тельце, которое жена почти насильно всунула ему в руки, таким тяжелым, что он едва устоял на ногах. Куда тяжелее обледеневшей стрелки…

И еще один голос ожил в его памяти.

(Дядя Ото, а что, Юкко умерла и ее больше не будет?)

Это был голос Хидэо. Отбросив в сторону парусиновую сумку на ремне, мальчик вклинился между супругами и вырвал Юкко из рук остолбеневшего Отомацу.

(Бедная Юкко. А я еще не хотел, чтобы она была моей невестой. Простите меня, тетя. И не ругайте дядю Ото, что он помахал для нас флажком, ладно?)

Запрятав горькие воспоминания поглубже, под толстый слой ваты, прикрывавший его грудь, Отомацу поправил воротник и стал смотреть себе под ноги.

«Весной я уже не буду путейцем, тогда и поплачу», — подумал он. — Спасибо, господин начальник. — Вот, попей-ка на дорожку. — И Отомацу протянул вышедшей из туалета девочке банку согретого за пазухой кофе. — Ты такая хорошенькая. Наверное, и мать у тебя красивая. Интересно все же, чья ты. — Вот, возьмите, здесь еще половина осталась. — Да я не хочу, пей до конца, не стесняйся. Все деревенские ребятишки росли на глазах у Отомацу. Все они в конце концов уехали в город, но их лица остались у него в памяти. «Если даже чужие дети так меня трогают и мне доставляет такое удовольствие наблюдать за тем, как они растут, то что же я чувствовал бы, глядя на свою плоть и кровь?» — думал иногда Отомацу.