Читать «История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц» онлайн - страница 163

То есть, исходя из данных положений, можно констатировать, что любое увечье, полученное в ходе ритуала (бой — это тоже особого рода ритуал с сакрально воспринимаемым поединком харизматических лидеров — богатырей в центре внимания социума), «ставит на нем клеймо», приводит к переходу эпического героя, в лучшем случае, в подчиненное положение, а в худшем — к его гибели.

Это восприятие, по всей видимости, отражалось и на повседневной социальной практике, побежденные считаются «виноватыми» (перед Богом). Так, к примеру, в былине о Чуриле и князе, о Василии Буслаеве и т. д., желая показать покорность противников героя, в эпосе говорится, что «головы у них кушаками повиваны»; а Микулушка Селянинович едет вместе с Вольгой за получкою, зная, что мужики: «Кто стоя стоял — тот сидя сидит, кто сидя сидел — тот лежа лежит». Васька Буслаев побеждает своего крестного, выбив ему глаза ударом дубины по церковному колоколу, надетому на его голову, и принуждает тем самым Новгородцев платить ему дань.

Напротив, освобождение, выздоровление увечного человека рассматривается как победа в «ордалии», показывающей правоту героя, своеобразный знак свыше, ставящий личность в более высокое социальное положение. Так, в частности, Илья Муромец, едва встав на ноги, получает стойкий эпитет «старой».

Случаи подобного восприятия нанесения увечья есть и в летописных источниках: приблизительно таким способом Князья Давыд и Святополк попытались лишить владений Василька Теребовльского (он был ослеплен по разрешению веча конюхами и овчухом князей), утверждая свое старшинство. По всей видимости, исполнение казни конюхами и овчухом случайностью не является, поскольку они являлись первыми кандидатами на роль искупительной жертвы в дальнейшем. В былине «о Дунае» иногда встречается типическое место, показывающее их истинную роль и значение в данном ритуале:

Вы ведите Дуная на широкий двор, Вы возьмите с конюшна двора конюха, Вы сведите его да во чисто поле, Отрубите у него да буйну голову.

В «исторических песнях», созданных, судя по всему, уже во времена Ивана Грозного, конюхами (ни в чем не виновными) могут без каких-либо сожалений заменить на эшафоте обреченного на казнь человека:

Отвечает Микита Романович: Малюта-палач сын Скурлатович! Сказни ты любимого конюха моево, Окровени саблю вострую, Замарай в крове руки белыя свои, С тем поди к царю пред очи….

Иногда то же самое делает для Дуная в былине дочь «ляховитского короля», но обычно без объяснения причины. Казнь в данном случае имеет ритуальный характер, она нужна ради жертвы и человеческой крови, а не ради наказания. Процесс казни важнее, чем гибель преступника.

Конюх — заведомо виновен, он слуга — раб, неполноценный (увечный) в социальном плане человек, а потому является первым кандидатом на роль искупительной жертвы. Увечье в данном случае проявляется в отличиях от «обычных» людей (умении «общаться» с конем и т. д.). Отличие от «нормального» человека («уродство» в поведении) приводит к восприятию его как «не совсем человека», переходное звено, некоего посредника между животным, которого можно принести в жертву без греха, и «настоящим» человеком.