Читать «Маяк на Дельфиньем (сборник)» онлайн - страница 47

— Ты понимаешь, — говорил Поэт, — какое это чудо — собаки?! Она меня спасла, вот что… Она, моя Псина, не случайно оказалась там — и как раз вовремя. Знаю, ты скажешь, что я фантазер, что у меня температура… Женщина согласно кивнула, а он продолжал все более возбужденно: — Но откуда в нас такая уверенность? Что мы знаем о собаках, вообще о животных?! Может, они медиумы, телепаты? Откуда эта косная убежденность, что условные рефлексы — все?.. Что все на них кончается? А если вообще есть такие формы жизни мыслящей жизни! — о которых мы не подозреваем? — Его лицо пошло красными пятнами. Жена так же молча достала из-под мышки Поэта градусник, взглянула на него, показала мужу.

— Тридцать восемь и девять? — сказал он беспечно. — Ерунда! Ты ведь знаешь, я отлично переношу температуру…

Поэт поставил стакан на стул около кушетки. Рука была неверной, и чай расплескался.

— Ч-черт! — выругался он. — Обжегся. Ну, ерунда…

— У тебя все ерунда. Между тем ты явно болен. Давай вызову врача.

— К дьяволу врачей! Я здоров как никогда. Понимаешь, я выздоровел! — Он дышал тяжело и часто. — Я понял… Или, вернее, начинаю понимать…

— Пожалуйста, выпей это.

Послушно проглотив таблетку (было видно, что он бы и таракана сейчас проглотил, только б не мешали), Поэт горячечно продолжал:

— Мы, материалисты, говорим: бессмертие — это жизнь атомов нашего разложившегося тела, воплотившаяся в другие организмы — в зверей, птиц, растения… Ну да, ну конечно — это еще и наши дела… К примеру, поэма, которую я пишу… Которую я обязательно напишу!

— Конечно, напишешь, — сказала женщина уверенно, а во взгляде ее плескалась растущая тревога. — Но не лучше ли пока заснуть?

— Ни в коем случае! Ты должна понять. А почему только атомы, а не целые молекулы? Атомы — слишком слабое утешение. Если только они, значит, личность погибает бесследно. Но ведь это несправедливо, нелепо!.. Но ведь могут сохраниться целые молекулы? В том числе и клетки — носители наследственности… Как это? «Завтрашнее — пронижется обмолвкой позавчерашней…» — продекламировал он с неожиданной силой. — …При чем тут «обмолвка»? Я хочу сказать, хочу сказать… Мы умрем, ведь все мы живем только на временной Стоянке. Но то хорошее, доброе, умное, красивое, что в нас есть, останется. Оно будет жить в других людях… Или в животных таких, как моя Псина… — У него слипались веки, снотворное действовало быстро. — Вот… И никакой… мистики… Добро и Красота… Они — бессмертны!

Глаза его закрылись. Немного выждав, жена бесшумно поднялась. Однако Поэт детским движением схватил ее за халат. Он всегда стеснялся красивых и высоких слов, а потому, сделав последнее усилие в единоборстве со сном, хвастливо, дурашливо заявил:

— Ты знаешь, кто я? Я — лучший в мире опровергальщик всех… и всяческих… фан… фан-тазий…

И заснул как убитый, и проспал до позднего вечера, и проснулся совершенно здоровым. Поэт торопливо поужинал- пообедал-позавтракал, уселся за письменный стол, и его перо едва поспевало за мыслями и образами — живыми и яркими, как никогда прежде.

На Стоянке глубоким сном спала большая черная лохматая собака. В ту ночь лаггары не смели царапаться в Стену.