Читать «Белый Доминиканец» онлайн - страница 77

Тогда мне удалось кое-что от него узнать. «Мне явилась Богородица, — сказал он, когда я разговорил его, — она поднялась из земли перед скамьей в саду, где растет акация». И когда я уговаривал его описать мне, как выглядит святая, он сказал мне со странной блаженной улыбкой: «Точно как моя Офелия». «А как Вы пришли к мысли остановить повозку с покойником, любезный Мутшелькнаус?» — допытывался я. — «Вам приказала Богородица?» — «Нет, я узнал, что калека мертв лишь по-видимости». — «Но как Вы могли узнать об этом? Даже врач не знал об этом!» — «Я это узнал, поскольку был сам однажды заживо погребен», — последовал странный ответ старика. И я не мог заставить его понять всю нелогичность подобного объяснения. — «То, что человек испытывает на себе, он может увидеть и в других. Дева Мария оказала мне милость тем, что меня еще ребенком чуть было заживо не погребли, иначе бы я никогда не узнал, что калека мертв лишь по-видимости…» — повторял он во всевозможных вариантах, но так и не дошел до сути дела, до которой я докапывался. Мы говорили, не понимая друг друга!

— А что стало с калекой? — спросил я капеллана. — Он все еще жив? — Нет! И странно, что смерть настигла его в тот же час.

Лошади испугались шума толпы, понесли по Рыночной площади, опрокинули калеку на землю, и колесо сломало ему позвоночник.

Капеллан рассказал мне еще о многих других замечательных исцелениях точильщика. Он красноречиво описал, как весть о появлении Богородицы разнеслась по всей стране, вопреки насмешкам и издевательствам так называемых просвещенных людей; как появились благочестивые легенды и, наконец, как акация в саду стала центром всех этих чудес. Сотни людей, прикоснувшиеся к ней, выздоравливали, тысячи внутренне отпавших, раскаявшись, возвращались к вере.

Дальше я слушал все это не слишком внимательно. Мне казалось, что я разглядываю в лупу крошечные и в то же время всемогущие приводные колеса цепи духовных событий в мире. Калека, чудом возвращенный к жизни и в тот же час заново возвратившийся к смерти, как бы подавал нам знак, что здесь действует какая-то слепая, сама по себе ущербная и все-таки на удивление активная невидимая сила. И потом, рассуждение точильщика! Внешне детское, нелогичное — внутренне осмысленное, обнажающее бездну мудрости. И каким чудесным простым образом старик избежал сетей Медузы — этого обманчивого света спиритизма: Офелия, идеальный образ, которому он отдал всю свою душу, стала для него милосердной святой, частью его самого. Отделившись от него, она вернула ему тысячекратно все жертвы, которые он принес ради нее, совершила для него чудеса, просветила его, возвела его к небу и открылась ему как божество! Душа, вознаградившая саму себя! Чистота сердца как проводница к сверхчеловеческому, носительница всех священных сил. И как духовная субстанция переносится его живая и обретшая форму вера на безмолвные творения растительного мира, и древо акации исцеляет больных… Но здесь есть и одна загадка, чье решение я могу лишь смутно предугадать: почему именно то место, где покоится прах Офелии, а не какое-нибудь другое, стало источником всех целительных сил? Почему именно то дерево, которое я посадил с желанием обогатить мир жизни, избрано быть отправной точкой всех чудесных событий? Глубокое сомнение у меня вызывало также то, что превращение Офелии в Богоматерь совершилось по магическим законам, подобным законам спиритического сеанса. «А где же смертоносное влияние головы Медузы?» — спрашивал я себя. — «Неужели Бог и Сатана, понимаемые с философской точки зрения, в последней истине и в последнем парадоксе, это одно и то же — созидетель и разрушитель в одном лице?»