Читать «Ягодные места» онлайн - страница 80

В английской школе, где учился Сережа, образовался некий «клан», державшийся с подчеркнутой обособленностью: дети крупных ученых, а также дети других «сильных мира сего» — заместителя директора уже упоминавшегося ресторана «Восточный», товароведа комиссионного магазина, главного инженера станции техобслуживания автомобилей, заведующего гастрономом. Нередко некоторых школьников привозили к началу уроков на казенных машинах, и, бывало, пожилой шофер бежал за каким-нибудь пятнадцатилетним мальчишкой, крича: «Игорь Игнатьевич, вы портфельчик забыли!» Сережа ездил в школу только на троллейбусе, но в этот «клан» был принят, потому что у его отца все-таки была служебная машина и «сын академика Лачугина» — это «звучало». Кривцов — это не звучало, и поэтому Костя не был принят в «клан». Кроме того, Сережа лучше всех в школе знал английский, а у этого «клана» был непреложный закон: говорить по-английски друг с другом не только в школе, но и за ее пределами. Все они ходили только в джинсах «Левис», не опускаясь до польских или югославских, носили часы фирмы «Сейко», «Ролекс» или «Омега», стриглись в салоне модных причесок у одного и того же парикмахера — армянского репатрианта из Ирана Жоржа, все курили «Кент» или «Мальборо», и у всех были стереомаги. Руководил «кланом» тот самый Игорь Игнатьевич — Игорь Селезнев, юноша с красивым, чуть жестоким лицом, любивший во время разговора глядеть на собеседника в упор, так что становилось не по себе. Игорь совсем не похож был на своего отца — директора одного из крупных ленинградских заводов, иногда появлявшегося в школе, пожилого, замотанного человека с простым русским лицом, растерянным от сложностей производственных и семейных. Ему совсем не шли ни массивные золотые запонки, ни клетчатые твидовые пиджаки с разрезом, в которые его обряжала жена.

Игорь снисходительно шутил над своим отцом, разумеется по-английски: «Well, what can you do with him! He's such an incorrigible old square! He spent all his youth in a sort of «bosovatii» style. My mother's trying to teach him another style you call «bossovatii» but she's not getting very far».

Дома у Селезневых в кабинете отца на столе и на полках стояли миниатюрные турбины, книги по турбинному делу, на стенах висели фотографии сборки турбин и их установки и пуска. У Селезнева-младшего в комнате целую стену занимал коллаж из портретов Ринго Стара, Элвиса Пресли, Джонни Холлидея, Мохаммеда Али, Бобби Хэлла и Фила Эспозито.

«I don't look upon diplomacy as my goal in life, but merely as the key to open the world with», — говорил Игорь Селезнев.

Свой ключ к открытию мира хотел найти, конечно, и Сережа. Ему тоже мечталось побывать в далеких странах — проплыть путем Гекльберри Финна по Миссисипи, прикоснуться к стенам собора Парижской богоматери, самому взобраться на кокосовую пальму где-нибудь в Африке, пройти по галерее Прадо, постоять под мрачными сводами Тауэра. Но для Сережи открытие мира не сводилось к понятию «заграница», или «загранка», как выражался Селезнев. Сережа умел открывать мир и в собственной стране. Огромным миром была библиотека деда. Каждый утренний троллейбус тоже был огромным миром, несущим в себе прижавшиеся друг к другу разные человеческие миры. Миром была каждая улица, каждое окно. Многотрубными мирами стояли ленинградские заводы, всасывавшие тысячи миров в свои проходные. Миром было Пискаревское кладбище, где лежали те, кто вряд ли успели побывать за границей. Старушка, просящая в магазине, чтобы ей свесили не кило, не полкило, а только одно яблоко. Студентка, сжатая со всех сторон пассажирами в вагоне метро, но все-таки продолжающая, чуть покачиваясь в такт перестукам, читать книгу Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества». Седой человек, беззвучно плачущий среди бела дня на бульварной скамье, и черная петелька вешалки, странно торчащая над воротником его плаща. Белоснежная, словно куст черемухи, невеста в автомашине, на капоте которой розово сияет целлулоидный голыш. Очередь чуть ли не во весь Литейный под проливным дождем, прикрывшаяся зонтиками или промокшими газетами, — объявили подписку на Достоевского. Чистенькие, свеженькие моряки, несколько смущенно глядящие на голых таинственных красавиц Гогена в Эрмитаже. Дворничиха, сметающая красные кленовые листья с тротуара, а затем поднимающая один лист и бережно разглаживающая его рукой, как будто увидела впервые. Муж и жена, с победным видом несущие по улицам зеркало с облаками, как лебеди, плавающими внутри. Волна запаха чьих-то духов, незнакомо обдавшая лицо. Золотая рыбка в стеклянной банке в руках у мальчика. Воздух, составленный из тысяч дыханий, одно из которых — твое. Все это и было Сережиным ежедневным открытием мира.