Читать «Ягодные места» онлайн - страница 75

Потом, задохнувшись, сдавленно пробормотал:

— Хочешь, я тебе свои стихи прочту? Только ты никому не говори.

— Ладно, не скажу, — пообещал Сережа.

Кривцов слез с лестницы, встал к окну спиной, так, чтобы свет не падал на лицо, и с вызовом заявил:

— Только я тебя предупреждаю: мои стихи еще очень плохие и не свободны от влияний. Но я буду писать лучше. Наше поколение должно сказать свое слово.

И он стал читать совсем вдруг изменившимся, постальневшим голосом, ожесточенно рубя воздух рукой в такт:

Под мокрыми мостами Ленинграда, где фонари дрожат на холоду, течет опять Нева ленивовато, как некогда в шестнадцатом году. Но памятью, как порохом, пропитан и так похож на склад пороховой семнадцатого года автор — Питер с наполненной гудками головой. Когда идет по улице рабочий, а под ногами хрупает ледок, то в памяти семнадцатый рокочет, как спрятанный за пазуху гудок. И штыковой холодный просверк глаза вдруг из-под кепки вырвется на миг, и снова возникает чувство класса, который сам не знает, как велик. Среди всех анекдотов, и подпитий, и сытости, что всасывает нас, я верую в твое гуденье, Питер, я верую в тебя, рабочий класс. И прохожу я мимо пьяных финнов и мимо чьей-то сытости, пока не встану, из карманов молча вынув два памятью набрякших кулака. Костров далеких пламя не погасло. Мне Смольный только окнами блеснет: и вдруг красногвардейская повязка на рукаве кроваво прорастет…

Кривцов замер. Руки его чуть дрожали. Глаза, прошедшие сквозь Сережу и куда-то за пределы комнаты, медленно возвращались. Вернулся и прежний мальчишеский голос:

— Ну как, Лачугин? Можешь не отвечать, я все знаю сам. Я прочту тебе другое. Называется несколько иронически: «Семейный лубок». Но свою семью я люблю, Лачугин, запомни это.

Мой отец который год ходит утром на завод. В своем самом лучшем галстуке, в самом лучшем пиджаке, он висит себе на гвоздике, на Почетной на доске. Много лет и много зим ходит мама в магазин. Но для маминой усталости и для маминой тоски нет еще на свете жалости и Почетной нет доски.

— Господи, как складно-то, — всплеснула руками, оказывается, слушавшая стихи тетя Кланя. — Сперва ты меня, старуху, напужал малость, а вот это хорошо. И про маму вспомнил, понял, что устает она, бедная…

— Она не бедная, — передернулся Кривцов. — Она никогда ни на что не жалуется… Слушай, Лачугин, ты можешь мне давать некоторые книги на время? Я их для себя перепечатывать буду. Ты не бойся, я книг не заматываю. Я книги больше, чем людей, уважаю. Хотя некоторые книги я презираю так же, как подонков.

Тетя Кланя пригласила мальчиков обедать. Кривцов отнекивался, но все-таки сел.

— Икру не буду, — сказал он отрывисто. — Не хочу привыкать. А вот картошку — с удовольствием.

Уходя с книжкой Гумилева, бережно обернутой им в «Ленинградскую правду», он оглянулся и сказал не то чтобы с насмешливым осуждением, но с какой-то на всякий случай предупреждающей интонацией: