Читать «Оранжевая мина» онлайн - страница 23

Р. Шайхутдинов пишет о том, что происходило на Майдане и на что с остолбенением смотрела и старая власть, и здравомыслящая (не подпавшая под очарование спектакля) масса украинцев: «Этот новый народ (народ новой власти) ориентирован на иной тип ценностей и стиль жизни. Он наделен образом будущего, который действующей власти отнюдь не присущ. Но действующая власть не видит, что она имеет дело уже с другим — не признающим ее — народом!»

Создание «нового народа» (или даже новой нации) в ходе подобных революций — один из ключевых постулатов их доктрины. Так при разрушении государственности всего СССР в массовое сознание было запущено понятие–символ «новые русские». Вот как объясняли появление этого «нового народа» идеологи, которые готовили большую «бархатную революцию» 1991 г. в Москве. В газете «Утро России» (органе Демократического союза) в марте того года Вадим Кушнир пишет в статье «Война объявлена, претензий больше нет»: «Вот почему я за войну. Война лучше худого лживого мира. После взрыва, находясь в эпицентре сверхситуации, ведя войну всех со всеми, мы сумеем стать людьми. Страна должна пройти через испытания… Война очищает воздух ото лжи и трусости.

Нынешняя «гражданка» скорее будет напоминать американскую, между Севером и Югом… Сражаться будут две нации: новые русские и старые русские. Те, кто смогут прижиться к новой эпохе, и те, кому это не дано. И хотя говорим мы на одном языке, фактически мы две нации, как в свое время американцы Северных и Южных штатов… Скоро, очень скоро у нас у всех появится свобода выбора. Поверьте, это очень увлекательное занятие».

Таким образом, «оранжевые революции», как революции эпохи постмодерна, отличаются от революций эпохи модерна очень важным и трудно осознаваемым свойством. Они «включают» и в максимально возможной степени используют сплачивающий и разрушительный ресурс этничности. Революции индустриальной эпохи, даже будучи мотивированы задачами национального освобождения, сплачивали своих сторонников рациональными идеалами социальной справедливости. Они шли под лозунгами классовой борьбы, под знаменем интернационализма людей труда и, можно сказать, маскировали этничность социальной риторикой.

Постмодерн отверг эту рациональность, уходящую корнями в Просвещение и представленную в данном случае прежде всего марксизмом и близкими к нему идеологиями. Отвергая ясные и устойчивые структуры общества и общественных противоречий, постмодерн заменяет класс этносом, что и позволяет ставить насыщенные эмоциями политические спектакли, из которых исключается сама проблема истины. Здесь открывается пространство для ничем не ограниченной мифологии, ценность которой определяется только ее эффективностью.