Читать «Последние романтики» онлайн - страница 213

– На Рождество у меня будет трехдневный отпуск, – сообщил Ким. – Давай уедем в деревню. Возможно, даже удастся раздобыть гуся. Мои друзья в «Рице» уверяли меня, будто достанут шампанского, сколько пожелаешь.

– Чудесная идея! У Ролана Ксавье есть дом под Парижем. Он предлагал мне им воспользоваться, потому что сам с женой уедет к ее родителям в Дордоне.

– Здорово, – сказал Ким.

– Здорово, – согласилась Николь, и он улыбнулся так, как улыбаются всегда, когда его американский сленг сталкивался с ее французским акцентом.

– У нас получится восхитительное Рождество. Прекрасная жизнь! Прекрасно будет все!

– Надеюсь, – с осторожностью произнесла Николь.

– Все получится! Ты должна перестать беспокоиться.

– Я постараюсь.

– Постараться – этого недостаточно. Ты должна пообещать, – возразил Ким. – Обещаешь?

– Обещаю, – ответила Николь, прибегая к улыбке как к защите. – Я обещаю перестать беспокоиться.

Шестнадцать часов прошли словно шестнадцать секунд, и Ким уехал в Берлин.

В Берлине у Кима возникли сложности. Он не мог говорить то, что хотел сказать, читая в студии на Вильгельмштрассе проверенный цензурой текст. Мюрроу передавал из Лондона, Ширер из Хельсинки, Хендрикс из Берлина… «Блицкриг… Франция и Англия объявили войну… Гражданская война в Испании подходит к концу… Италия вторгается в Албанию… Россия нападает на Финляндию… Гитлер делает мирные предложения, чтобы остановить большой пожар…»

Читая успокаивающие сценарии, Ким вспомнил инцидент, свидетелем которого он стал в первый вечер праздника ханука. Евреев под священную молитвенную музыку заставили на коленях чистить туалеты на вокзале, толпа в черных рубашках выкрикивала грязные ругательства. Ким увидел эту сцену, возвращаясь из провинции, куда ездил делать репортаж о том, как война сказывается на сельских жителях. Неожиданно для себя он отбросил одобренный нацистами сценарий и рассказал в прямом эфире о том, чему стал свидетелем. Ему хотелось, чтобы американцы знали, чтобы весь мир знал об этом. Вдруг дверь студии под чьими-то ударами открылась, и на пороге появились три гестаповца. Первый, видимо главный, сероглазый мужчина со шрамом на лице, швырнул на пол микрофон, а двое других выволокли Кима в коридор.

– Мы следим за вами еще с Варшавы, мистер Хендрикс, – произнес сероглазый офицер гестапо. Его глаза побелели. – Наше терпение кончается.

Ким был арестован и провел неделю в одиночной камере в темном подвале где-то в центре Берлина. Его освободили после переговоров американского посольства с гитлеровским правительством, и только при одном условии: он должен пообещать, что никогда не повторит подобного нарушения. Ким понял, что, если хочет выходить в эфир с любой оккупированной Германией территории, то у него нет выбора, и неохотно согласился. Он расписался правой рукой, сложив пальцы левой в кукиш.

Гестаповец проводил Кима до самолета, увозившего того в Париж, и предупредил его в последний раз:

– Осторожнее, герр Хендрикс. Вы ведете себя вызывающе.

Отношение Си-Би-Эс к этому случаю было двойственным: с одной стороны, ей требовались хорошие репортажи о ходе войны, а Ким делал именно такие; с другой стороны, она не хотела ссориться с немцами, чья помощь требовалась ей для вещания на коротких волнах на всю Европу. И все-таки компания не могла допустить потери репортера с такими способностями, какими обладал Ким. Его ежевечерние передачи приобрели известность – они стали символом мрака приближающейся войны. Во всей Америке миллионы радиослушателей ждали знаменательных слов: «Последние события». Дальше шло название местности или, если это запрещала цензура, туманная фраза: «Кое-где в Европе». Чтение Кима было запоминающимся. После «Последних событий» следовала длинная драматическая пауза. «Где-то в Европе» произносилось с грустным значением. Официально Си-Би-Эс приказала Киму немедленно прекратить провокационные выступления. А на самом деле начальство поздравило его: «Ты сделал то, что хотел бы сделать каждый из нас».