Читать «Лежебоки» онлайн - страница 2
Йоханнес Вильгельм Йенсен
То, что обитатели этой усадьбы любили поспать и были ужасно медлительны, стало притчей во языцех. В усадьбе у них спали, как только выпадет свободный часок. В семье было много сыновей и дочерей, прислуги они не держали и потому вели себя как хотели, не стеснялись. Работая, они вечно зевали и передвигались не быстрее улитки, а в волосах, торчавших из-под шапок, у них виднелись застрявшие соломинки и пушинки, в любое время дня они поеживались, будто с недосыпу, даже если на самом деле только недавно успели прикорнуть; они просто ползали по земле, до ужаса усталые и невыспавшиеся. Даже если кого-нибудь из этой семьи заставали стоящим и заговаривали с ним, то он начинал моргать крошечными глазками и почесывать руки, будто только что проснулся и не знает, где находится.
За столом они сидели сощурив глаза в щелочки, а днем пахали или справляли еще какую-нибудь необходимую работу, словно в кошмаре или в страшном сне. В летнюю пору вся усадьба, казалось, вымирала, ее обитатели ложились позагорать на солнышке и подремать: хозяин, глядишь, растянулся во весь рост где-нибудь у стены дома, один из сыновей улегся в углу двора возле точильного камня, другой – на дне повозки, третий – на пороге гумна, словно не в силах через него перешагнуть, и все спят; а в доме храпят жена с дочерьми, и веки им облепил целый рой мух. Про людей на выселках говорили, что летом их одежда выгорает на одном боку, не на том, на котором они спят. Они так редко бодрствовали, что и выглядели не как все люди. У хозяина за ушами появились большие наросты, похожие на клешни омара, которые набухали, когда он спал; у хозяйки одна щека была толще другой; жир скапливался у них под кожей и оседал, выпирая, где ему вздумается, покуда они пребывали в царстве сна. Все сыновья были на удивленье волосатые, и волосы росли у них на тех местах, где у других людей их не было: на лбу и на ушах, – по приметам, это предвещало богатство, а тут ну разве что оно могло расти само по себе, как сорняки на заброшенной земле, покуда человек спит. Чудно было смотреть, как, например, эти рослые, сильные парни еле двигаются, запрягая лошадь, это могло занимать у них целый час. Когда наконец дело было сделано, они иной раз забывали, для чего запрягли лошадь, распрягали ее и укладывались спать в повозку. Кто-нибудь из них мог стоять, опершись подбородком о рукоятку лопаты, и дремать во время грозы; повсюду в усадьбе в них были укромные местечки, чтобы вздремнуть в ближайшем из них, когда захочется.
Старомодными, под стать самим отсталым и неповоротливым обитателям усадьбы на выселках были их двор и все хозяйство. Все строения были прямо-таки доисторические, с мазанными глиной стенами и соломенной крышей, спускавшейся чуть ли не до земли: они еще продолжали пахать землю деревянным плугом, и все их прочие орудия, какими они пользовались в хозяйстве, у других уже давно вышли из употребления. В последнее время они обзавелись приличной косой, ведь им, увальням, было слишком несподручно орудовать серпом; а глядеть, как они возятся с только что купленным сепаратором, было просто тошно. Тощую скотину у них на дворе племенной было назвать никак нельзя: низкорослые мохнатые коровенки, почти не дающие молока, да несколько захудалых кляч, у которых с морды вечно текла слюна, а на ногах можно было найти все изъяны, какие только встречаются у лошадей. Тем не менее похоже было, что дела у них шли совсем неплохо, ведь жили они безбедно. Они были нетребовательны. В большом котле, подвешенном на крюке над открытым очагом, мать почти всегда варила серую кашу из ржаной муки,
