Читать «Костры ночных Карпат» онлайн - страница 28

Вышел я на дорогу и зашагал вверх, в сторону Рахова, ожидая попутной подводы или машины… А к вечеру уже вернулся в Хуст. Мы с Рущаком составили легенду…

На следующий день, приехав в Ужгород, встретился я со старыми друзьями. Дали они мне адресок в Великих Капушанах, чтобы на всякий случай мог остановиться и передохнуть. Март стоял тогда сухой, ночью подмерзало, идти было легко. Но я сбился с дороги и попал на берег Ужа. Решил, держаться берега, идти вверх по течению… И вдруг очутился в руках венгерского пограничного патруля. Как ни просил, как ни умолял отпустить «безработного», который еле собрал деньги, вкалывая по лесоучасткам, чтобы на Словакии обзавестись семьёй, пограничники были неумолимы. Особенно запомнился сержант: смотрит так, как будто я отсутствую — как-то сквозь меня. Я и так, и этак — сержант точно глухой. Но к документам, вижу, у него претензий нет. Сплюнул я тогда в сердцах и говорю:

— Берите вот, господин сакасвезетэв, сто пенге, а меня отпустите… За такие деньги можно купить даже вола. Сержант отрицательно крутит головой, улыбается;

— Здесь от вола только рога да хвост… Торговались долго — до четырёх часов утра, взяли они с меня 300 пенге — это была по тем временам немалая сумма, но я утешался, что действительно купил пару «волов». Сержант стал такой сговорчивый, что перевёз меня через Уж да ещё посоветовал, как двигаться дальше.

Словом, в шесть часов утра я был уже в самих Михаловцах. Нашёл улицу Собранецкую, нужный номер дома, постучался. Открыл сам Гриць. Говорю, принёс привет из Богдана от мамки и Одотьи.

— Вы из Закарпатья? — обрадовался Гриць. — Какими судьбами?

— Удрал от мадьяр, — объяснил я. — Хотел бы тут поискать работу.

— Гм, трудное дело, очень трудное, — смотрит на меня Гриць. Потом приглашает: — Да вы заходите, прошу…

Решил он меня, вижу, для начала припугнуть: словаки, мол, всех беженцев передают в концлагеря.

— Здесь — как в Великой Германии! И власть тут такая, и порядок — все. Это за Карпатами, у русских, дают сразу работу — хлеб да соль, а здесь—одна соль… с перцем.

Говорит, но на меня не смотрит. А я молчу, думаю: вдруг провоцирует, ведь служит в жандармерии…

Начал я его просить, чтобы приютил хоть на пару дней: розберусь в обстановке и присмотрю себе что-нибудь. Снова улыбнулся:

— Ну, давайте, присматривайтесь, только надёжнее смотреть из моего окна.

Гриць ушёл на службу.

Не знаю, был ли ещё в это время у меня такой тяжёлый день. Хожу из угла в угол, а мысли — свинцовые, прямо голову к низу нагибают. Как завести с Грицем нужный разговор? Да и можно ли? Правда, Одотья мне про брата рассказывала — как в голодный 33-й год подался на Словакию, как попал в спецшколу, где хорошо кормили, одевали, обували. Да как однажды в Ужгороде он признался ей: мол, заклеймён жандармской печаткой и нет ему больше поворота в родной Богдан. И что она помнит его, Гриця, мягким, податливым парнишкой. Размышляю теперь об этом, но сомнения меня не оставляют: из таких тихоней, говорят, самые лютые каты произрастают.