Читать «Сильфида, ведьма, сатанесса (Зинаида Гиппиус)» онлайн - страница 23

Возненавидев Дягилева, который охранял Философова похлеще, чем Цербер – вход и выход из Аида, и обвинив в разрыве именно его, Мережковские прекратили всякие отношения с Дягилевым. Вскоре Сергей Петрович и Философов отбыли за границу.

Падают капли жаркие,Робко, с мирным лепетом.Мысли – такие яркие…Сердце полно – трепетом.Травы шепчутся сонные…Нежной веет скукою…Мысли мои – возмущенные,Сердце горит – мукою…И молчанье вечернее,Сонное, отрадное,Ранит еще безмернееСердце мое жадное…

И тут на голову «распавшейся семьи» обрушились один за другим еще два очень сильных удара. В 1903 году собрания Религиозного общества были запрещены указом Святейшего Синода, и в том же году умерла мать Зинаиды Николаевны.

И Зиночка, и ее сестры (кстати, у нее были две сестры, и обе так и не вышли замуж, как странно, да?) очень переживали смерть матери. В это время рядом с Зинаидой был Дмитрий Сергеевич – и вернувшийся из-за границы Философов (они снова сблизились, но, увы, только на тех условиях, которые предлагал Дима.) Впрочем, Зинаида готова была на все, лишь бы не потерять его. Зато с тех пор они уже не разлучались в течение пятнадцати лет.

Память о том вечере, чуть не погубившем их отношения, сохранилась только в стихах:

Вечер был ясный, предвесенний, холодный,зеленая небесная высота – тиха.И был тот вечер – Господу неугодный,была годовщина нашего невольного греха.В этот вечер, будто стеклянный – звонкий,на воспоминание и боль мы осуждены.И глянул из-за угла месяц тонкий нам в глазас нехорошей, с левой стороны.В этот вечер, в этот вечер веселый,смеялся месяц, узкий, как золотая нить.Люди вынесли гроб, белый, тяжелый,и на дроги с усилием старались положить.Мы думали о том, что есть у нас брат – Иуда,что предал он на грех, на кровь – не нас…Но не страшен нам вечер; мы ждем чуда,ибо сердце у нас острое, как алмаз.

Да, теперь она принуждена была делать вид, будто сердце у нее острое, как алмаз…

Правду знал только ее дневник. «Мадонна декаданса» декларировала этот свой титул на людях, однако сетовала наедине с собой: «Нарочно пишу всё, весь этот цинизм… то, что себе не говорила. Грубое, уродливое, пусть будет грубо. Слишком изолгалась, разыгрывая Мадонну. А вот эта черная тетрадь, тетрадь „ни для кого“, – пусть будет изнанкой этой Мадонны… Тетрадь мерзка, потому что я несовершенна, а мысли – сами по себе. Они как бы не от меня, не мне их судить и осуждать. Я – ничего не знаю. Мое дело только выявить, что во мне есть. К этому есть внутреннее стремление, выявить „ни для кого“, но выявить…»

В тетрадях «ни для кого» заключен ее символ веры:

«Зачем же я вечно иду к любви? Я не знаю; может быть, это все потому, что никто из них меня, в сущности, не любил? То есть любили, но даже не по своему росту. Но хочу верить, что если кто-нибудь полюбит меня вполне, и я это почувствую, полюбит „чудесно“… Ах, ничего не знаю, не могу выразить! Как скучно… Да, верю в любовь, как в силу великую, как в чудо земли. Верю, но знаю, что чуда нет и не будет… Хочу того, чего не бывает. Хочу освобождения… Я люблю Дмитрия Сергеевича, его одного. И он меня любит, но как любят здоровье и жизнь. А я хочу… я даже определить словами моего чуда не могу…..Мысли о Свободе не покидают меня. Даже знаю путь к ней. Без правды, прямой, как математическая черта, нельзя подойти к Свободе. Свобода от людей, от всего людского, от своих желаний, от – судьбы… Надо полюбить себя, как Бога. Все равно, любить ли Бога или себя…»