Читать «Дом золотой» онлайн - страница 35

Поздним утром все и произошло, на оживленной трассе ЕД-19. Скорее всего, тормоза подвели, но «Краун-виктория» выгорела так, словно сперва взорвалась. Молоковоз также восстановлению не подлежал. А водитель ничего. Говорит, если кости срастутся, так на другой молоковоз пересядет, если, конечно, кошмары прекратятся. Беда прямо с этими кошмарами.

Хоронили не в Москве, а в Соборске, двадцать человек всего-то провожали Любашу на кладбище. Нет, на улице-то, когда вынесли полированный гроб из высокой военной машины, проститься народу пришло больше, но на кладбище, а оно дальнее – ехать и ехать, – попало всего двадцать человек, и в числе их Марья Михайловна Подковыркина, которая плакала навзрыд и всегда очень жалела мертвых, но не всегда живых.

А тетя Фая и не думала туда ехать, хоть и жалко ей было чужую жизнь. «Пусть бы себе жила», – думала Фая, ставя свечку и зажигая лампадку за упокой Любви…

– Фая, Фаечка, – рассказала после похорон в кухне у Фаины Маруся. – В гробу, представь, лежала горелая земля и все! Почти ничего не осталось от Любаши. Личико с кулачок и в платочке серебряном. Глазки у нее где-то внутри гроба и зажмурены очень-очень.

Маруся сглотнула и раскрыла было снова рот.

– Кончи! – взмолилась Фаина. – Маруська, кончи! – и заткнула пальцами уши.

– Очень-очень! – громко повторила тетя Маруся. – Эдуард, как отпел батюшка покойницу, подошел, поцеловал ее в платочек на лбу, закрыл гроб на ключик и положил его в карман… И похоронили ее, завалили землей… Фая! Да ты где, Фая?

Тетя Маруся оглядела пустую кухню, топнула на котят галошиной, чтоб не воображали, и выскочила в сени.

Бидон с нитроглицерином?

И так-то не принц Эндрю, а уж после похорон жены генерал Эдуард Бересклетов стал похож на свою прежнюю тень. И когда на второй после похорон Любы день акустический колокольчик блямкнул внизу, генерал так и не встал с кресла в глубине каминной. Горевал. Только через полчаса, когда охранник и по совместительству денщик Эммануил доложил о пришедших, генерал выглянул в окно.

У раскрытых настежь ворот стоял сам начальник Соборского УВД полковник Шафранов, чуть поодаль участковый южной части города Кладовкин и какой-то человек с таким лицом, про которые обычно кратко говорят – из органов.

После положенных и обязательных сердечных слов об усопшей генерала попросили вспомнить, не было ли чего-то необычного в последние дни, даже не дни, а недели. Угроз там или наоборот каких-то подарков, которые могли подарить, оставить, передать?

– Не понимаю. Скажите без загадок, что вы имеете в виду? – спросил генерал, продолжая думать: разве любят мужья своих жен, прожив тридцать лет? Нет, конечно, хотя… Я, кажется, любил, или нет? Редкий человек любит свои морщины или уши, которые к старости отвисают и отвисают ближе к земле.

– Так вы не помните? – не умея говорить без загадок, снова спросил Шафранов, незаметно, как ему казалось, разглядывая начальника унитарного предприятия по захоронению ОЯТ.

Генерал сидел в домашней одежде – кремовых брюках из плотного хлопка и рубашке в тонкую полоску, в каких обычно отдыхают у камина французские буржуа, и с длинным лицом цвета недельного дождя. Он, этот человек, присланный из Москвы, так диссонировал с двумя бравыми провинциальными милиционерами, у которых и глаза, и щеки, и губы блестели ярко, как спелые ягоды. И свинцовый на вид сотрудник из органов тоже выглядел не инвалидом.