Читать «Бабочкин язычок» онлайн

Мануэль Ривас

Бабочкин язычок

– Ну что, Воробей? Думаю, уж в этом-то году нам непременно удастся поглядеть на бабочкин язычок.

Учитель уже давно ждал, что Управление общественного образования пришлет в школу обещанный микроскоп. И он столько раз рассказывал нам о том, как самые крошечные и незримые вещи при помощи этого аппарата увеличиваются в размере, что мы, дети, и взаправду стали их видеть, словно его восторженные описания сами действовали не хуже мощных линз.

– Язычок бабочки – это такой хоботок, скрученный на манер часовой пружины. Заметит бабочка цветок и, если он ей приглянется, тотчас раскручивает язычок, опускает в чашечку и начинает сосать. Вот вы, скажем, если сунете мокрый палец в банку с сахаром, то ведь сразу сладость во рту почувствуете, будто кончик пальца – это и есть кончик языка, так? Сходным образом устроен и бабочкин язычок.

И тогда все мы почувствовали зависть к бабочкам. Расчудесная у них жизнь! Летай себе по белу свету в праздничном наряде да присаживайся на цветы, словно это таверны, где тебя ждут бочки, полные фруктового сока.

Я очень любил нашего учителя. Поначалу отец с матерью не могли в это поверить. Точней, не могли взять в толк: как это так – любить учителя? Когда я был еще совсем мальцом, школой меня вечно пугали. Уже само слово «школа» грозно маячило перед моим взором в воздухе, словно ивовый прут.

– Вот пойдешь в школу, тогда узнаешь!

Двое моих дядьев, как и многие другие наши парни, уехали в Америку, чтобы их не отправили воевать в Марокко. Я тоже мечтал рвануть в Америку – лишь бы не ходить в школу. Да и на самом деле бывали случаи, когда дети, спасаясь от этой пытки, убегали в горы. Дня через два-три их отыскивали, и они возвращались до смерти перепуганные, едва не разучившись говорить, совсем как дезертиры из Волчьей балки.

Мне шел шестой год, и все называли меня Воробьем. Дети моих лет у нас обычно уже работали. Но мой отец был портным, не имел ни земли, ни скотины. И ему не нравилось, когда я кручусь у него под ногами в маленькой мастерской. Лучше мне, считал он, держаться оттуда подальше. Вот я и носился день-деньской по Аламеде. Прозвище мне придумал мусорщик Кордейро, который еще и сгребал сухие листья: «А ведь ты похож на воробья!»

Кажется, никогда в жизни я не бегал столько, сколько в то лето накануне поступления в школу. Бегал как оголтелый, порой даже пересекал границу Аламеды и бежал дальше, дальше – устремив взор к вершине горы Синаи и мечтая о том, как однажды у меня вырастут крылья и я сумею улететь в Буэнос-Айрес. Но до волшебной горы я так ни разу и не добрался.

– Вот пойдешь в школу, тогда узнаешь!

Отец описывал как настоящую пытку – словно ему голой рукой вырывали миндалины – те способы, какими учитель искоренял из их речи звук «х», чтобы они говорили «гнездо», а не «хнез-до», «гвоздь», а не «хвоздь» или «город», а не «хо-род». Каждое утро учитель заставлял их повторять фразу «Птицы с Гвадалахары проглотили по горошине».

– Эх, сколько палок мы получили из-за проклятой Хвадалагары!

Если отец и вправду хотел напугать меня, то вполне в этом преуспел. Всю ночь накануне первого школьного дня я не сомкнул глаз. Лежал съежившись в постели и с тоской смертника слушал, как тикают стенные часы в гостиной. И вот пришел этот день – светлый, как фартук мясника. Скажи я родителям, что заболел, я бы их не обманул.