Читать «Кучук-Ламбат» онлайн
Сергей Геннадьевич Бабаян
Сергей Геннадьевич Бабаян
Кучук-Ламбат
Светлой памяти Полины Савельевны Тихоненко
В первый раз они появились на Утесе восемь лет назад, в середине августа – в самое неудобное для приезда время. Отдыхающих было много всегда, но в первые летние месяцы они приезжали и уезжали безо всякого правила, и каждый день у кого-нибудь освобождались – впрочем, тотчас и заселялись – квартиры и комнаты.
Она помнила, что в первый раз они приехали пятнадцатого августа, – потому что этот день был днем ее рождения, с которым, как всегда, ее никто не поздравил, как не поздравлял уже пятнадцать лет с тех пор, как брата Петра, оставшегося в Мариуполе, раздавила грузовая машина. Брат вспоминал о ней каждый год, присылая открытку с изображением памятника Ленину или Тарасу Шевченко, всегда с одними и теми же словами, написанными большими печатными буквами:
Она каждый год весь год ждала эту открытку-и, получив, долго и с удовольствием медленно читала ее: сначала свой и обратный адреса, которые начинались широко написанными, неизменно подчеркнутыми заглавными буквами: «РСФСР», «УССР», – брат писал «РСФСР, Крым» и долго после того, как Хрущев передал Крым Украине, он был одинокий нелюдимый человек, работал грузчиком и сильно пил и, наверное, не знал об этом; потом само поздравление, текст которого не менялся с первой его открытки и только в последний год его жизни неожиданно дополнился, после слова «щастья», пожеланием «…и успехов в работе», – хотя она уже вышла в то время на пенсию и вообще всю свою послевоенную жизнь – с сорок седьмого года, когда приехала она на Утес, – работала самое большее прачкой или уборщицей в санатории… Успехи? Прочитав всё, адреса и поздравление, она переворачивала открытку и внимательно разглядывала залитые солнцем серые памятники. Памятники были большими – по сравнению со стоявшими рядом живыми людьми – и очень красивыми.
Пока Петя был жив, она не чувствовала себя одинокой, хотя давно уже была одна. Отец погиб – исчез – в девятнадцатом году, от него не осталось даже фотографии, и она забыла – в море ее памяти утонуло – его лицо. Они жили в Екатеринославе, в собственном маленьком домике в Кайдаках; в девятнадцатом году ей было тринадцать лет, и она помнила летящих по пыльной улице всадников – в щели между занавесками, торопливые, как будто испуганные выстрелы и смутно, как страницу в детстве прочитанной книги, быстрый уход отца в одну темную, стреляющую, плачущую материнским голосом ночь… Больше она его не видела: в двадцать первом году, не дождавшись отца, они навсегда ушли из Екатеринослава от голода. Где воевал и как умер отец? В юности она писала в анкете и биографии: «…погиб в тысяча девятьсот двадцатом году в рядах Красной Армии за счастье трудового народа», – так всегда говорила мать и так она на всю жизнь запомнила; незадолго перед войной, нанимаясь в малярный цех радиаторного завода, она отдала свои бумаги кадровику – и вдруг кадровик, жилистый, желтый и злой, как некормленая собака, рявкнул на нее свистящим шепотом, через стол швыряя бумаги: «Роман… написала! Пиши: отец такой-то, с тысяча девятьсот девятнадцатого года в Красной Армии, убит в двадцатом году! Пишут…» Прошло сорок лет. Лицо Осипенко, начальника отдела кадров, она помнила до сих пор; лицо отца – семьдесят лет спустя – вспомнить уже не могла.