Читать «Человек, который убил» онлайн - страница 14

Я украдкой посмотрел на своих. Андрей – сидевший напротив человека, который убил, – кивал с несколько неестественным (я знал его уже двадцать лет) сочувствующе-понимающим выражением на широком добродушном лице. Игорь отрешенно курил. Стасик в эту минуту, морщась от жара, полез слегою в костер. Моя Надя смотрела на человека, который убил, казалось, со страхом (видно было – готовая спрятать глаза). Кроткая Наташа, в некотором отдалении от костра – в полумраке, лица ее не было видно, – чистила зачем-то картошку, медленно поцвиркивая ножом. Галя, недовольно поджавши губы (характер у нее был решительный), смотрела в костер. Наконец, экзальтированная Марина, не отрываясь, смотрела на человека, который убил: изящного рисунка, но уже увядающий рот ее был приоткрыт, и огромные, в круто изогнутых накрашенных ресницах глаза влажно блестели…

– Претензий-то к тебе нет? – спросил Тенишев. – Ну – за то, что стрелял?

– Какие же претензии, – немного поспешно сказал Андрей и вздохнул.

– Были, – жестко сказал человек, который убил, – и с неожиданным раздражением, странно ослабившим его твердое сухое лицо, усмехнулся. Больше он ничего не сказал, и Тенишев не стал уточнять. Надо признаться, что этого человека вообще не хотелось о чем-либо спрашивать: ощущение при этом (я еще ни о чем не спросил, но легко представил себе) было такое, как будто не спрашиваешь, а просишь.

– А у него было оружие? – вдруг спросил Стасик. Стасик очень непосредствен, открыт душой и раним; он не может никому и ни в чем отказать, и поэтому его жизнь чудовищно осложняют его отношения с женщинами. В то же время человек он очень порядочный и в доброте своей сильный, и при всей своей мягкости может иногда рассердиться… После его вопроса человек, который убил, тяжело посмотрел на него.

– У него был нож.

– А ружье?

– Двустволка была у второго. Стасик молчал.

– Ты пошел бы на нож? – заледеневшим голосом – и как-то резко, казалось диссонансом, на ты (хотя здесь вообще не принято было на вы), спросил человек, который убил. Волною… даже опасной, пугающей неприязни окатил этот голос – и я невольно напрягся. Стасик был мастером спорта по плаванию, Игорь – саженного роста, аршин в плечах… но здесь было что-то другое.

– Я бы убежал, – искренне сказал Стасик. Человек, который убил, криво усмехнулся – не усмехнулся даже, просто скривил односторонней гримасой лицо.

– Ну, а мне бегать не положено.

Каждый новый обрушивающийся залп тишины мучительно меня угнетал. Я громко откашлялся и захрустел сигаретной пачкой.

– Когда нас убивают, – медленно сказал человек, который убил, – мы зовем на помощь милицию. Когда милиция уничтожит опасного для общества преступника, мы кричим: людей убивать нельзя. Интересно у вас получается.

– Да ничего не получается, – горячо сказал Тенишев и посмотрел нахмурясь на нас. – Что ты, Миша?

И действительно – ни в наших словах, ни даже в мыслях (по крайней мере, моих) не было ничего, что могло бы послужить причиной его упрека. В нашем напряженном молчании он подозревал, по-видимому, осуждение („а почему? – вдруг подумал я. – Как продолжение… собственных мыслей и чувств?…"), осуждение, которого – не было. Человек этот не понимал (да и я сам не вполне понимал, почему), что просто с ним – тяжело… что нас с ним разделяет – нет, не граница добра и зла, которую разумом я здесь не мог уловить, а просто самодостаточное, навсегда отчуждающее меня от него, непоправимое то, что он – убил, а я – нет… На мгновение мне вдруг стало жалко его, этого железного человека. Положение становилось решительно невыносимым, и я не понимал, почему он не уходил: сидевший напротив него Андрей единственно монотонно кивал (а между прочим, при всей своей незлобивости, не раз говорил: „За насильственные преступления я всех бы расстреливал"), остальные тоже молчали как мертвые и даже шевелились; кажется, даже Тенишев растерялся – не в смысле какой-то душевной слабости, на моей памяти он никогда не терялся, а просто тоже не знал, что сказать, – набычась, поводил головою, как будто шею его теснил воротник… И я тоже не знал, что делать, хотя мне нестерпимо хотелось что-то сказать – и для того, чтобы прекратить эту общую тоскливую пытку, и для того… чтобы выручить – в моих глазах он вдруг начал очеловечиваться, приближаться ко мне – человека, который убил. Уже несколько раз с языка моего готовы были сорваться слова: „Никто вас не осуждает", – и это было бы чистой правдой, я высказал бы ее с непокривленной душой – да мы и знали о происшедшем настолько мало, что и не могли его осуждать… да и за что вообще его осуждать?! – за то, что, рискуя своей жизнью, он угрожающего другим – нашим – жизням бандита убил?., но сама моя фраза – как допущение его осуждения – уже кричала об осуждении! – и мне подумалось вдруг, что одна только мысль о возможности этого будет нестерпима ему…