Читать «Красотки кабаре» онлайн - страница 151

Осторожно, кончиком носового платка, она вытерла слезы, взяла в руки журнал, который ей сегодня передал комиссар Вондрачек и начала читать.

«ИРОНИЯ И СМЕРТЬ

– Это о вас идет слава как о тонком лирическом поэте?

– Да, черт возьми! Какого дьявола вам от меня угодно?

Ну вот и все – поворотом ключа сторож запирает двери склепа, и присутствующие медленно расходятся по длинным аллеям кладбища, среди мраморно-черных крестов и надгробий. Уже позади и заколачивание гроба гвоздями, и опускание на канатах в могилу, и глухой стук комьев земли по его лакированной крышке. А небо осталось все тем же – как и любовь, цветы и свобода, но нет больше того поэта, который так нежно, иронично и яростно их воспевал. И лишь Дева Мария в часовне у входа обронила крошечную слезинку о том, кто не верил ни в Бога, ни в черта и чья отлетающая душа в этот момент вспомнила одну из своих последних шуток.

Однажды служанка перечитывала Гейне его же собственные «Путевые картины», недавно переизданные в парижском издательстве. Это было в одну из тех все укорачивающихся минут, когда ужасная боль, во время которой он пугал своими криками соседей, ненадолго отступала под натиском мощной дозы морфия. И невзрачная, серенькая служанка, нанятая его женой Матильдой, которая почему-то ревновала парализованного мужа тем более яростно, чем больше поводов давала ревновать сама, раскрыла книгу на том самом месте, которое он и так прекрасно помнил.

«Всматриваясь в лица этих обывателей, я молча поражался Господу Богу, который создал такое количество сволочи».

Бледная тень усмешки исказила осунувшееся лицо Гейне, и он прошептал, обращаясь к только что вошедшему и склонившемуся над ним доктору:

– Помните, что вы говорили мне о Христе? А ведь род человеческий еще не заслужил такого мессию. Он накормил пятью хлебами тысячи голодающих, исцелял прокаженных, воскрешал мертвых и учил, что «Бог есть любовь», а когда его распинали на Голгофе, толпа кричала: «Гвоздями его, гвоздями!»

Фердинанд Майер воспользовался приглашением и отправился навестить Гейне, который жил в Париже на улице Амстердам, неподалеку от Версальского вокзала. Он вошел во двор, окруженный стенами других домов, и поднялся по узкой лестнице, находившейся в задней части дома, на третий этаж. Маленькая горничная, открывшая дверь после звонка, приняла его визитную карточку и отнесла ее в комнату больного, оставив дверь полуоткрытой. Когда его пригласили войти, Майер увидел небольшую, с двумя окнами комнату, в которой за высокой зеленой ширмой лежал Гейне, лежал уже восьмой год, мучаясь от адских, парализующих тело болей в позвоночнике – у него была сухотка спинного мозга.

Квартира показалась Майеру скромной, но уютной: мебель была очень простая, без всяких излишеств, а стены комнат украшены гравюрами с картин Робера, изображавшими сцены из жизни рыбаков и сборщиков урожая. Гейне лежал на широкой постели, укрытый тонким одеялом, сквозь которое с пугающей отчетливостью угадывалось безжизненно-искаженное положение тела. Причем положение это было бы нестерпимо для любого здорового человека, не разбитого параличом, – туловище несколько повернуто вправо, а ноги влево. Руки и лицо еще сохраняли некоторую подвижность, но зато веки, подобные старым тяжелым портьерам, не могли подниматься без посторонней помощи. Когда Гейне захотел взглянуть на своего посетителя, то вынужден был приподнять пальцами левое веко, из-под которого на Майера жутко уставился тусклый желтый глаз.