Читать «Девятый том» онлайн - страница 144

Вера и ее дочь Галина – глубоко нравственные, верующие люди.

После развода со своим алкоголиком Вера (ей 36 лет), красивая, высокая, тихая, добрая и честная женщина, ни разу не спала с мужчиной.

Поэтому у нее и была, видимо, операция по гинекологии – или это последствия трудных родов в антисанитарной обстановке родильного дома, когда разрывы слизистой оболочки были плохо зашиты.

Вера недавно два с половиной месяца пролежала в больнице, а ее девочка жила одна.

Вера существует только для своей дочери.

О чем мать размышляла, лежа в больничной палате перед операцией?

Галинка – красивая, высокая и полная 14-летняя девочка с сильным характером, добрая, любящая маленьких детей – стесняется своей одежды и своей полноты.

Полнота потому, что Вера и Галинка питаются хлебом, картошкой, солеными овощами, макаронами.

Все лето они поливают, полют овощи на своем огороде, солят огурцы, помидоры, капусту.

Они спасаются от голода, как Робинзоны, в ожидании того, что придет спасение – когда-нибудь.

Это уже не Тело, не народ.

Это – отдельные люди.

Человек нравственней и выше народа, толпы.

Вера и Галинка никогда никого не обидели, они живут тихо, как монашки.

О чем думает Вера: боится оставить дочку сиротой. Любит, жалеет ее и жалеет всех вокруг.

О чем думает Галинка: боится за мать, любит ее, мечтает о любви, о красивой куртке, хочет похудеть, робко размышляет о муже, о деточках. Возится с соседскими малышами.

Мама и дочка никогда не ссорятся.

Нужна ли им Литература?

Нужна ли им нравственность, если они глубоко нравственны?

Думаю, что это они нужны литературе.

Набоков, влияют ли нравственные люди на литературу?

«Нет».

1992 год

Мальчик Майк с петроградской стороны

В первый раз я увидела моего любимого певца (ныне ушедшего) много лет назад, малоснежной ветреной зимой, мы долго добирались на концерт в трамвае через какие-то промзоны, бац, приехали: ДК. Узковатый зал, люди деловито испытывают магнитофоны («раз, раз-раз, даю пробу»), шум, Артем Троицкий на сцене. Не помню, кто пел первым, но хорошо врезалось в память сообщение, что накануне у бедных певцов руководство попятило все электроинструменты за их выступление на Тбилисском фестивале, и музыканты играли на простеньких гитарах, а ударник бил по пустым жестянкам. Тут же присутствовал и фаготист (то ли гобоист, не помню), даже виолончелист, короче, это были так называемые акустические звуки, древние звуки школьной художественной самодеятельности эпохи ВИД… Пел своим благородным тенорком Гребенщиков, расхлябанно блямкал оркестрик, а тут как раз на сцене оказался тот, кого ждали, мальчик Майк с Петроградской стороны. Миша Науменко. Он встал очень прямо, даже надменно, музыканты напряглись, ударили кто во что горазд, поехала какая-то простенькая игра, и Майк закричал ровно, чеканно, нахальным тоном под этот звенящий бубнеж. Это было, конечно, пение, прослеживалась даже какая-то весьма древняя мелодия как у дьячка в храме; но Майк сделал нечто с нашими душами, вроде бы спас их, увел в свой цветущий мир, где царила в разных формах его великая любовь, в том числе и в таком виде как заунывный повтор «ты дрянь», бессильное заклятие против сводящей с ума милой женщины, которая ухом не ведет при словах «ты спишь с моим басистом и играешь в бридж с его женой». Такие почти скотт-фицджеральдовские мотивы поведения, то ли жизнь с колдуньей и наркоманкой Зельдой, то ли мелодия из «Великого Гэтсби» – или, может быть, что-то от «белесой ведьмы» Венички Ерофеева, несмотря на то, как несхож мир общежитий подмосковных кабельных рабочих и мир петербуржских интеллигентных коммуналок, портвешок-то один на всех, всем от него въезжать в кайф и затем быстро жить.