Читать «Диалоги (июль 2003 г.)» онлайн - страница 26
Александр Гордон
А.Г. Достаточно вспомнить Высоцкого, «Монолог Хлопуши».
Л.Ш. Высоцкий повторил замечательно. Кстати, Высоцкий слышал эти записи.
А.Г. Это вне всякого сомнения.
Л.Ш. Я просто имел удовольствие давать актёрам театра на Таганке слушать эти записи. Все слушали, но он это воспроизвёл гениально, совершенно адекватно. А есть фильм, где актёр загримирован идеально, просто страшно, абсолютно. И он читает тоже по фонограмме, но ничего похожего. Как это ускользнуло, куда это провалилось?
А.Г. Провалилось туда же, откуда это берётся.
Л.Ш. Да, да. Если неоткуда взять, то его и не будет. Так что послушаем Есенина.
А.Г. Давайте, а что мы услышим?
Л.Ш. Мы услышим «Исповедь хулигана». Это большая вещь, но давайте хотя бы первую часть послушаем.
А.Г. Как были эти записи сохранены?
Л.Ш. Тогда я просто про историю этих записей расскажу. Это история интересная, длинная, поучительная, трагичная. Эти записи делались в Петрограде с 20 года, в Институте живого слова. Представляете, ещё шла гражданская война, когда организовали такой институт – Институт живого слова. И там замечательные люди работали. Это было очень актуально, потому что речь вышла на улицы. Это бесконечные митинги, бесконечные политические вечера, это новые театры. И вот это всё изучалось. И чтобы было какое-то объективное свидетельство, то там стали записывать на фонограф. Потом мерить, изучать, сравнивать. И эту работу вёл профессор Сергей Игнатьевич Бернштейн. Там работал Эйхенбаум, там работал Гумилёв как профессор по поэтике. И как-то мне Сергей Игнатьевич Бернштейн рассказывал: выполняя трудовую повинность (они чистили снег), Бернштейн попросил Гумилёва зайти в лабораторию для читки, чтобы представить свой голос науке. И профессор Гумилёв зашёл, и поэтому тоже сохранилась запись Гумилёва. Это всё очень успешно развивалось в 20-е годы. Но в 30-е годы всё было прекращено, потому что пришли чистить институт представители завода «Красный треугольник», это, кажется, резиновые калоши. И нашли, что профессор Бернштейн делает всё неправильно, потому что он говорит, что существуют общие законы для читки буржуазных и пролетарских поэтов.
Примерно на таком уровне профессура была сильно почищена, и он был отстранён от этой работы, и валики были беспризорны какое-то время. Он всячески пытался спасти эту коллекцию, писал в правительство, писал Луначарскому, и в конце концов был организован архив звукозаписи по его докладной записке. Но эта коллекция, как не имеющая цены, в архив не попала. Она оставалась в институте, и один из фольклористов взял футляр Бернштейна и положил туда свои фольклорные записи. Это страшный эпизод, понимаете. Бернштейн пришёл (он получал как бы свидания со своей коллекцией) и увидел, что валики в других коробочках, и что на некоторых уже трещины. Он их перевязал верёвочкой и продолжал как-то работать, пытался эту коллекцию сохранить.
В конце концов, уже в конце 30-х годов её перевезли в Москву и выделили оттуда записи Маяковского, потому что Маяковский был объявлен лучшим и талантливейшим. И было постановление о восстановлении записей Маяковского. Тогда их переписали, и переписали очень неплохо, а остальная коллекция как-то так оставалась, и долгие годы была невостребована.
