Читать «Романы Тургенева» онлайн - страница 3

Подобное равновесие двух противоположных начал встречается, конечно, крайне редко, особенно в английской литературе. И разумеется, требует жертв. Прославленные персонажи наших книг: Микоберы, Пекснифы, Бекки Шарп — не выдержали бы такого подхода, им нужны развязанные руки, чтобы теснить, подавлять и полностью затмевать соперников. У Тургенева же ни один персонаж, за исключением, может быть, Базарова и Харлова из «Степного короля Лира», не выделяется и не возвышается над остальными и не запоминается отдельно от книги, в которой действует. Рудины, Лаврецкие, Литвиновы, Елены, Лизы, Марианны незаметно переходят друг в друга и при всех мелких различиях складываются вместе в один тонкий и глубокий тип, их нельзя считать четко индивидуализированными образами. Кроме того, романисты-поэты вроде Эмили Бронте, Гарди или Мелвилла, для которых факты — это символы, бесспорно заставляют нас в «Грозовом перевале», «Возвращении на родину» и «Моби Дике» испытывать гораздо более сильные и пылкие переживания, чем Тургенев в своих романах. И однако же, книги Тургенева не только трогают своей поэтичностью, они ценны для нас еще и в другом отношении. Они словно принадлежат нашему, сегодняшнему времени, так хорошо они сохранились и не утратили совершенства формы.

Дело в том, что Тургеневу в большой мере свойственно еще одно редкое качество: чувство симметрии, равновесия. Он дает нам, по сравнению с другими романистами, более обобщенную и гармоничную картину мира — не только потому, что обладает широким кругозором (он рисует жизнь разных слоев общества: крестьян, интеллигентов, аристократов, купцов), но чувствуется, что он еще привносит в свое изображение стройность и упорядоченность. Симметрия у Тургенева, как убеждаешься, когда читаешь, например, «Дворянское гнездо», торжествует вовсе не потому, что он такой уж великолепный рассказчик. Наоборот, иные из его вещей рассказаны плохо. В них встречаются петли и отступления, «…мы должны попросить у читателя позволение прервать на время нить нашего рассказа», — вполне способен заявить он. И дальше на сорока страницах — запутанные невразумительные сведения про прадедов и прабабок, покуда мы наконец снова не очутимся с Лаврецким в городе О., «где расстались с ним и куда просим теперь благосклонного читателя вернуться вместе с нами». Хороший рассказчик, представляющий себе книгу как последовательность эпизодов, никогда бы не пошел на такой разрыв. Но для Тургенева его книги — вовсе не последовательность эпизодов, он рассматривал их как последовательность эмоций, исходящих от центрального персонажа. Какой-нибудь Базаров или Харлов, представленный вживе пусть всего лишь однажды, в углу железнодорожного вагона, сразу приобретает первостепенное значение и словно магнит притягивает к себе разные предметы, казалось бы, ничем между собой не связанные, но, как ни странно, складывающиеся в одну картину. Связаны здесь не сами предметы, а чувства, и когда, прочитав книгу, испытываешь эстетическое удовлетворение, достигается оно потому, что у Тургенева, несмотря на все слабости повествовательной техники, необыкновенно тонкий слух на эмоции, и даже когда он пользуется резким контрастом или от описания действий героев вдруг переходит к красотам лесов и небес, все равно благодаря глубокому авторскому пониманию получается правдивая, слитная картина. Он никогда не отвлекается на несущественное, на передачу ложного чувства или на лишнюю смену декораций.