Читать «Маисовые люди» онлайн - страница 56

Приступая к лечению, знахарь разложил поближе с полдюжины острых, как нож, растений-ланцетов. Он полоснул по бельму и подул на глаз, чтобы не так пекло. Гойо Йик, беспомощный, как зверек в капкане, глухо рычал и от боли, и от тоски по той, кого он некогда звал Магшей Текун, а теперь окрестил Дурная.

От боли Гойо Йик напустил лужу. Знахарь нанес второй разрез. Лезвие проникло в плоть, прорезало сознание, и намученное тело уже не могло унять дрожи. Зубы у слепого стучали, дыхание остановилось.

На сей раз Кулебро нажал ножом сильнее. Слепой мяукал, словно кот, обжегший лапы. Он выпрямился, напрягся от волос и до пяток. Руки и ноги, опутанные горячей дрожащей веревкой, стали как колья, на которых растягивают сети. Из носа пошла кровь. Он ощутил ее запах, втянул ее и чуть не задохнулся. В носу чесалось, но он не мог чихнуть. В горле першило, но он не мог кашлянуть. Он проглотил слюну, чтобы хоть немного смочить застрявший в горле комок.

Нанеся третий разрез, знахарь сказал уже не так сурово:

— Облако сдвинулось, словно пенка, когда ее сдуваешь с молока. Сейчас, не теряя времени, мы намотаем его на шип. Потерпи еще немного — самое плохое миновало.

И с ловкостью хирурга, стал накручивать на шип белые пленки, покрывшие глаза Гойо Йика. Пальцы его казались больше и грубее, так тонка была работа. Шутка ли — снять облако со слепого глаза! Обнажив левый глаз, знахарь тут же прикрыл его зеленым листком, и принялся скатывать молочную шкурку с правого. Потом быстро и споро снял листок, закапал в оба глаза ласточкины капли, снова прикрыл листьями ободранные глаза и Умело обмотал лицо свежими длинными полосками коры, так что голова стала шаром величиной со средний сыр.

Он развязал веревки, и больной глухо застонал. Гойо Йик лежал без сознания. Чигуичон осторожно поднял его, перенес в самую темную комнату, опустил на лежанку — плоскую, без подушки — и укрыл двумя, нет, тремя пончо, чтобы не простыл. Назавтра можно будет дать лекарство, если поднимется жар…

— Дурная она… ох, дурная…

Гойо Йик приходил в себя. Его мутило от боли и знобило от жара. На третий день знахарь дал ему слабительной травки и подложил под голову охапку дурмана, чтобы он уснул (сон — лучший лекарь), но и спящего поил отваром гуарумо — поддерживал сердце. От травки Йику полегчало, а то он наглотался крови и она колом стояла в кишках. Оставалось еще дать на седьмой день другой травки, которая зовется огненным цветом, и поить понемногу настоем страстоцвета, который сбивает жар и нагоняет сон.

— Дур-р-ная, дур-р-ная… — только и сказал Гойо Йик. Он и не сказал, он подумал, и слово это перекатывалось у него во рту, на зубах, которые до скул и подбородка пронзала боль, если воздух касался живого мяса глаз. Когда становилось невмоготу, он рвал циновку ногтями.

На девятый день он встал. Его поднял знахарь. Бинтов уже не было, но из комнаты он не вышел. Для таких больных свет опаснее ножа. Четверо суток он провел в темноте. Лишь на тринадцатый день Чигуичон вывел его под вечер на галерейку. В свете заходящего солнца он стоял там — испуганный, несчастный, длинный, словно хлыст, — и глядел, как влажно поблескивают предметы, которых он раньше не знал и счел теперь очень красивыми.