Читать «По тюрьмам» онлайн - страница 11

Надо сказать, что вскрыться зэк теоретически может, однако такой жест следовало ожидать от малолетки какого-нибудь, а не от имеющего многие ходки, проведшего за решеткой половину жизни Аржанухина. Потом в тот день в суде не ожидалось ни выступления прокурора с запросом срока, ни тем более приговора, что естественным образом могло бы вызвать (теоретически) эмоциональный взрыв у Аржанухина. К тому же зрелище срывания с шеи русского человека нательного крестика само по себе зрелище поганое. Исполнителями этого насилия обыкновенно бывали злобные иноверцы, захватчики, враги. То, что делают русские менты — срывают крест с русского, — выглядит поганее некуда.

Конвой в областном суде с первого же дня показался мне злобным и свирепым. Пацаны на сборке объяснили мне, что конвойные все побывали в Чечне и оттого они такие злобные. Они принимают зэков за чеченов. Я думаю, дело тут еще и в русской традиции. По русским традициям, заключенный для конвойного — не человек. Конвой охотно принимает себя за наших хозяев, не понимая, что мы всего лишь нарушили закон и за это суд отвесит нам годы заключения. Притеснять нас не надо, считаем мы, зэки. Любое насилие по отношению к зэкам допустимо, считают конвойные потому только, что мы арестованы.

В дни суд-допроса нас шмонают трижды. А раздеваться приходится даже четырежды, если начать с медосмотра. Зимой в тюрьме на продоле первого этажа дико холодно. Жестким, ледяным сквозняком несет отовсюду. Вольный человек непременно бы простудился немедленно и умер к вечеру. Только экзальтированные, безумные, как дервиши и шаманы, заключенные запросто выдерживают ледяной ад воронка, мерзлую темноту стальных индивидуальных боксов. Примерно через полчаса после медосмотра в тюрьму прибывает сводный дежурный милицейский конвой — менты, доставляющие нас в суды и конвоирующие и стерегущие нас в судах — районных и областном. На продоле водружают стол. Это делают шныри. Отличное, кстати сказать, определение талантливого зэковского глаза — хозбанда действительно шныряет по тюрьме. Шнырь-шнырь! Нас вызывают по трое-четверо и начинают шмонать. Вещь за вещью. Заставляют снимать и выворачивать носки, заглядывают в ботинки, в отдельных случаях заставляют снимать трусы. Раздевшись, зэки одеваются. Менты проверяют и наши бумаги. Меня лично, поскольку суд длится с лета, а сейчас январь, уже почти не обыскивают. Так, посмотрят бумаги, пощупают тулуп, прощупают меня с поднятыми руками, но не снимая свитер и джинсы, и уходи, политический. Могут по ходу спросить: «Что, скоро тебя (Вас) осудят?» Ну, отвечаю, что думаю. Что не скоро. Возвращаюсь туда, где содержался, в адвокатскую или в стакан. Еще минут через пятнадцать нас сажают в автозэки. Обыкновенно в областной суд нас везет прямо с третьяка голубой либо синий тюремный автобус.

Меня сажают в автобусе в стакан, лишь иногда в общую (длинная лавка за дверью-решеткой, предмет зависти попавших в стакан зэков. Все хотят сидеть в общей, никто не хочет сидеть в стакане). Я, надо сказать, никогда не пытаюсь обжаловать приказания конвойных. Я давно решил, что я военнопленный, и бесстрастно, насколько это возможно, реагирую на все действия пленивших меня soldaten. Я никогда ни о чем не прошу. В стакан так в стакан. Однажды в конце июля я ехал один в стакане из облсуда, общак был свободен. Раскаленное железо подняло температуру с +30 в Саратове до, я полагаю, +45 градусов в стакане. Мы полчаса ждали машины ГИБДД с мигалками, полагавшиеся мне для сопровождения как террористу. Я почувствовал в какой-то момент, что теряю сознание. Но я не попросил, чтобы меня пересадили в общий. Они могли бы пересадить. Отчего нет? Я был единственный зэк в автобусе. Но я не сделал этого. Я равнодушно подумал, что в крайнем случае отключусь, да и всего делов. Откачают. Я никогда ни о чем не прошу конвойных.