Читать «Возвращение с того света» онлайн - страница 6

Ему снился снег – просто снег, ничего больше.

Была огромная чернота, и в ней стеной валил крупный снег, такой густой, словно где-то на огромной высоте непрерывно разгружались наполненные гусиным пухом фантастически громадные самосвалы.

Снег просто падал, снег летел прямо в лицо вместе с порывистым ветром, снег заворачивался в крутящиеся, подвижные столбы.., он был повсюду, этот снег, им приходилось дышать, и это было чертовски неприятно. Снег почему-то ассоциировался с болью – огромное черное небо и огромная белая боль, где-то на самом краю восприятия подсвеченная розовато-оранжевыми сполохами, словно там, в этом непроглядном месиве черного и белого, что-то дымно и нескончаемо горело.

Двигался не только снег, он тоже двигался в этом странном сне, медленно и мучительно пробиваясь сквозь черное и белое, падая, поднимаясь, ползком, по миллиметру продвигая вперед огромное, как аэростат, непослушное тело, до краев наполненное болью. Там, во сне, ему все время казалось, что он ползет вперед только для того, чтобы узнать.., чтобы вспомнить наконец, кто он и что с ним произошло.

Это знание было надежно укрыто за пеленой снега, и он никак не мог отыскать его. Порой ему казалось, что истина лежит где-то в той стороне, где полыхал сквозь метель огонь, но он продолжал упорно ползти вперед, прочь от этого огня, потому что точно знал: там, позади, его поджидает смерть.

Он просыпался, рывком выныривая на поверхность из темных глубин сна, и слепо шарил по крышке стоявшей в изголовье тумбочки, нащупывая отсутствующие сигареты. В этом было что-то не правильное: и в этой тумбочке, выкрашенной бугристой масляной краской, и в скрипучей металлической кровати с продавленной панцирной сеткой, и в плоской мизерной подушке, которую при желании можно было, скомкав, зажать в кулаке, и даже в отсутствии сигарет, но что именно его не устраивает, он сказать не мог. Он вообще мало говорил: во-первых, потому, что разбитая гортань немилосердно болела при каждой попытке напрячь ее, а во-вторых, потому, что сказать ему было, в сущности, нечего. Память его превратилась в невероятно сложную, запутанную криптограмму, прочесть которую он не мог. Более того, он не мог даже описать знаки, которыми была зашифрована эта криптограмма, ему не с чем было их сравнить.

Не найдя сигарет, он медленно откидывался на подушку, натягивал до подбородка тонкое серое одеяло, заправленное в желтоватый пододеяльник, испятнанный черными больничными штампами, и подолгу лежал без сна, чувствуя, как подсыхает на лбу холодная испарина. Взгляд его перебегал с предмета на предмет, он прекрасно видел в темноте и не усматривал в этом ничего необычного, и это занятие, как всегда, успокаивало его, потому что позволяло испытать приятное чувство узнавания: здесь было полно предметов и людей, виденных уже неоднократно и успевших сделаться привычными. С тех пор как он пришел в себя, его мир был ограничен этими стенами да кусочком больничного садика, который был виден из окна. Он не стремился расширить границы своего восприятия, пока ему хватало и того, что он видел, и того, что было скрыто у него внутри. Лежа ночами без сна, он осторожно пробовал на прочность огромный ржавый замок, на который была заперта его память, и раз за разом разочарованно отступал: замок не поддавался его усилиям.