Читать «Слабых несет ветер» онлайн - страница 66

Наталья поняла, что ей самой предстоит высадить и вырастить хоть слабенькую тростиночку добра, потому что девочки Герды, которая капнет на нее слезой, ей не найти. А вот другой девочке грозила беда, хотя она понятия не имела какая.

Алка встретила ее с удивлением. Как всегда, ей нечего было делать, и она смотрела видак. Наталья успела увидеть с порога голый свальный грех, но Алка тут же все выключила.

— Развратничаешь? — спросила Наталья. — Не противно самой с собой?

— Частная жизнь неприкосновенна, — вяло, без всяких эмоций сказала Алка. — Поэтому заткнитесь.

— Тебе за хамство дали по роже? — спросила Наталья.

— Еще видно? — поинтересовалась Алка.

— Видно.

— Пожалуй, я схожу и сниму побои, — все так же вяло говорила Алка. — Пусть кому-то станет плохо.

— Я знаю кому? — спросила Наталья.

— Узнаете на суде. Я им всем устрою Варфоломеевскую ночь! — И опять жестокие слова выходили из Алки какими-то потрепанными и жалкими, и в этом была какая-то не правильность. Это когда одна за другой ломаются сухие спички и тебе не разжечь костер — хорош сухой хворост, хороши спички, но они ломаются, и костер не возгорится.

«Такие слова без энергетики — это хорошо, — думает Наталья, — но куда ушла сила девчонки? На что-то ведь она потрачена?»

Но молчит Алка. Долго молчит, а потом спрашивает:

— Вас ко мне подослали?

— Кто меня может подослать? — удивляется Наталья. — Я тебе все-таки как-никак…

— Вы мне как-никак, — перебивает ее Алка. Она произносит это одним словом, и оно, как пуля, летит в Наталью — и надо же! — делает внутри какую-то поруху, потому что, всегда равнодушная к хамству, имя которому легион, Наталья почему-то возбуждается, оскорбляется и уходит.

Уже на пороге, глядя в равнодушное лицо Алки, на котором единственно живое — след от синяка вокруг глаза, Наталья говорит:

— Знаешь ты кто? Ты говно собачье…

Странная вещь, но, выйдя из лифта и уже приближаясь к собственному дому, Наталья все больше и больше убеждается, что нашла самые правильные слова. И она даже кладет их на сидевшую в голове с утра мелодию, которая привязалась ни с того ни с сего, и вот на ее ля-ля очень хорошо ложится «соба-а-чье говно».

Алка же надевает черные очки и идет из дома. Ей надо узнать, выполнил ли Павел Веснин ее наказ, наказ ее мамы. Она не знает, куда ей повернуть, к бабушке или к его жене-калоше. Она топчется во дворе. Она видит большую кучу собачьего дерьма, еще отдающего парок.

«Я — оно?» — думает она. Ей хочется размышлять о свойствах ругательств: что это есть? Она воняет? Лежит на дороге? Она отброс? Чепуха! Все не то. Ведьме нечего ей сказать. Ведьма пред ней бессильна. Но все-таки она сбита с толку, поэтому и идет просто так, как ведет тропа. На окраинах Москвы их несчетово. Просто пойти туда, не знаю куда. Алка перешла кривой мостик, прошла лесок, хранивший тайну встречи ее бабушки и маминого друга Павла Веснина, в этом леске было много травинок, выросших из чужих слез, из слюны, из спермы, он был очень человеческий, этот лесочек между двух дорог — железной и автомобильной. В нем пряно пахло человеком. Это был не аромат, а тяжелый дух. Дух леса оказал на нее странное действо — лес на это не рассчитывал. Ей захотелось плакать. Тут можно многое сказать. Например, как мы зависимы от тайности вещей, что не в нас и вне. Что есть нечто, что способно перевернуть душу и, между прочим, в любую сторону — от желания убить до желания заплакать. Что же тогда человек?