Читать «Сент-Женевьев-де-Буа» онлайн - страница 148

— Бабушка наша человек добрый, но чересчур чувствительный, — сказал дед свои низким и густым голосом, что было всегда удивительно при его малом росте и щуплой фигуре, — ее уважать нужно, и любить, но слушать не надо Она иногда говорит глупости. Я ее прощаю.

— Ты про что, дедушка? — спросил Поляков, сразу же как в детстве, оробев в присутствии деда и от того — тихо, почти шепотом Дед, впрочем, тоже говорил негромко, как бы делая поправку на ночное время суток.

— Про те глупости, которые она тебе наговорила Я все знаю, мне врать нельзя Или ты забыл?

— Я не вру, но правда не помню — Так вспомни. А не вспомнишь — тебе же хуже. Понял ты меня?

— Понял, дедушка — Так помни. И смотри, семью нашу не позорь — с кем дружбу водишь? С офицерьем недобитым? Да за такую дружбу, раньше, знаешь, как я бы с тобой поговорил?

Поляков мочал. Возражать деду в семье было не принято Он молчал так, словно и впрямь был виноват Он не сразу вспомнил, о каких бабушкиных глупостях говорит дед, что же касается предосудительной с точки зрения деда дружбы — здесь все понятно стало ему моментально.

— Молчишь? Молчи! Сказать тебе в свое оправдание все равно нечего. Так вот — глупости бросить! Наплевать и забыть! Ишь ты, барышня кисейная, разнюнился! Не боись, рева-корова, никто до тебя не дотянется, пока дед твой в силе. Понял? А не то…

Дед энергично погрозил ему пальцем, черным, узким, сухим, отчетливо различимым на темно-синем фоне окна, подсвеченного снаружи ярким прожектором, освещавшим двор американского посольства. И исчез Он не шевелился, скованный страхом и по-прежнему уверенный, что это не сон и до рези в глазах вглядывался в полумрак спальни Когда же глаза его окончательно свыклись с густой тьмой и стали хорошо различать предметы — он убедился окончательно — кресло опустело. Однако слабый запах нафталина все еще витал в воздухе и низкий раскатистый голос деда словно звучал в его ушах — все слова его, включая «реву-корову» и даже интонации были так похожи и оказалось так прочно сидели у него в памяти, что сейчас сведенный судорогой страха, он замер в своей постели абсолютно уверенный в том, что дед его только что был здесь. Так, покрытый омерзительной липкой испариной, весь обращенный в зрение и слух, чтобы не пропустить новое появление сурового предка, он и провалился в беспамятство, которое длилось уже до самого утра.

Звонок телефона подбросил его в постели и разговаривая с Куракиным — а это был он с сообщением, что уже выезжает от себя — он проснулся окончательно.

Однако выйдя из ванны и как бы заново вдохнув воздух своей спальни, которую не догадался перед этим проветрить, он застыл на месте вновь ощутив холодный спазм страха внутри себя — в комнате отчетливо ощущался слабый запах нафталина

Беслан Шахсаидов

Листов было всего три — сложенные вчетверо, плотные стандартного формата листы бумаги, на которых отчетливо читался отснятый на ксероксе текст. Однако Беслан, в принципе не склонный к фантазиям и раньше не замечавший за собой особых проявлений ассоциативного мышления, почему-то увидел не эти современные вполне, новые листы, а именно те, с которых снимался « ксерокс» — тонкие страницы плохой бумаги, желтой наверняка, с заметными посторонними вкраплениями, чуть ли не кусочками древесины. Текст был отпечатан на старинной видавшей виды пишущей машинке, он даже вспомнил название — вроде бы « Ундервуд», возможно, что вспомнил не правильно, потому сам не знал откуда оно ему известно Однако как бы там ни было, машинка была явно не в лучшем состоянии, некоторые буквы западали и не читались вовсе, некоторые перекосились. Кроме того, очевидно было, что печатала неопытная машинистка — текст был какой-то неровный, прыгающий на листе бумаги. Однако несмотря на все эти огрехи читали его, видимо внимательно Причем вероятнее всего уже позже, когда бумаги попали в Москву и стали предметом жесточайшей битвы гигантов — целые куски текста были энергично подчеркнуты жирной шероховатой линией — явно оставленной толстым карандашным грифелем — Беслан был почему-то уверен, что красным Возможно, что эти энергичные подчеркивания сделаны были рукой того самого человека, который с риском для себя, бумаги сохранил. Беслан вдруг подумал и об этом И еще одно странное ощущение возникло у него — на несколько мгновений ему почудилось, что бумаги эти пахнут карболкой — так пахло в крохотной больнице, вернее даже фельдшерском пункте их селения и запах этот памятен был ему с детства. Он вечно что-то разбивал себе, то в драках, то в падениях — и мать или кто — то из старших детей, когда рана была уж очень большой и кровавой, водили его туда — мазать ушибленное место зеленкой или йодом и накладывать повязку Сейчас он даже поднес листки бумаги ближе к лицу, пытаясь убедиться в правильности своего минутного ощущения, но понял, что ему померещилось — бумага хранила лишь тонкий запах кожи лехиной записной книжки, в которой была доставлена.