Читать «Поэзия Михаила Васильевича Ломоносова» онлайн - страница 19

Песнь первая

Сокращение

Петр Великий, уведав, что шведские корабли идут к городу Архангельскому, дабы там учинить разорение и отвратить государев поход к Шлиссельбургу, отпустил войско приступать к оному. Сам с гвардиею предприемлет путь в Север и слухом своего приходу на Двинские устья обращает в бегство флот шведский. Оттуда простирая поход к осаде помянутой крепости по Белому морю, претерпевает опасную бурю и от ней для отдохновения уклоняется в Унскую губу. Потом, пристав к Соловецкому острову для молитвы, при случае разговора о расколе сказывает государь настоятелю тамошния обители о стрелецких бунтах, из которых второй был раскольничий.

Пою премудрого российского героя, Что, грады новые, полки и флоты строя, От самых нежных лет со злобой вел войну, Сквозь страхи проходя, вознес свою страну; Смирил злодеев внутрь и вне попрал противных, Рукой и разумом сверг дерзостных и льстивных; Среди военных бурь науки нам открыл И мир делами весь и зависть удивил. К тебе я вопию, премудрость бесконечна, Пролей свой луч ко мне, где искренность сердечна, И полон ревности спешит в восторге дух Петра Великою гласить вселенной вслух И показать, как он превыше человека Понес труды для нас неслыханны от века; С каким усердием отечество любя, Ужасным подвергал опасностям себя. Да на его пример и на дела велики Смотря, весь смертных род, смотря, земны владыки Познают, что монарх и что отец прямой, Строитель, плаватель, в полях, в морях герой. Дабы российский род вовеки помнил твердо, Коль, небо! ты ему явилось милосердо. Ты мысль мне просвети; делами Петр снабдит, Велика дщерь его щедротой оживит. Богиня, коей власть владычеств всех превыше, Державство кроткое весны прекрасной тише, И к подданным любовь всех высший есть закон, Ты внемлешь с кротостью мой слабый лирный звон. Склони, склони свой слух, когда я пред тобою Дерзаю возгласить военного трубою Тебя родившее велико божество! О море! О земля! О тварей естество! Монархини моей вы нраву подражайте, И гласу моему со кротостью внимайте. Уже освобожден от варвар был Азов; До Меотиских Дон свободно тек валов, Нося ужасный флот в струях к пучине Черной, Что создан в скорости Петром неимоверной. Уже великая покоилась Москва, Избыв от лютого злодеев суровства: Бунтующих стрельцов достойной после казни Простерла вне свой меч без внутренней боязни. От дерзкой наглости разгневанным Петром Воздвигся в западе войны ужасной гром. От Нарвской обуяв сомнительной победы, Шатались мыслями и войск походом шведы. Монарх наш от Москвы простер свой быстрый ход К любезным берегам полночных белых вод, Где прежде меж валов душа в нем веселилась И больше к плаванью в нем жажда воспалилась. О коль ты счастлива, великая Двина, Что славным шествием его освящена: Ты тем всех выше рек, что, устьями своими Сливаясь в сонм един со безднами морскими, Открыла посреде играющих валов Других всех прежде струй пучине зрак Петров. О холмы красные и островы зелены, Как радовались вы сим счастьем восхищенны! Что поздно я на вас, что поздно я рожден, И тем толикого веселия лишен? Не зрех, как он сиял величеством над вами И шествовал по вам пред новыми полками; Как новы крепости и новы корабли, Ужасные врагам в волнах и на земли, Смотрел и утверждал противу их набегу, Грозящему бедой Архангельскому брегу: Дабы российскую тем силу разделить, От ингерских градов осады отвратить. Но вдруг пришествия Петрова в север слухом Смутясь, пустились вспять унылы, томны духом. Уже белея понт перед Петром кипит, И влага уступить, шумя, ему спешит. Там вместо чаянных бореи флагов шведских Российские в зыбях взвевали Соловецких. Закрылись крайние пучиною леса; Лишь с морем видны вкруг слиянны небеса. Тут ветры сильные, имея флот во власти, Со всех сторон сложась к погибельной напасти, На запад и на юг, на север и восток Стремятся и вертят мглу, влагу и песок: Перуны мрак густой, сверкая, разделяют, И громы с шумом вод свой треск соединяют: Меж морем рушился и воздухом предел; Дождю навстречу дождь с кипящих волн летел; В сердцах великий страх сугубят скрыпом снасти. Герой наш посреде великия напасти И взором и речьми смутившихся крепит, Сквозь грозный стон стихий к бледнеющим гласит «Мужайтесь: промысл нас небесный искушает, К трудам и к крепости на предки ободряет. Всяк делу своему со тщанием внимай: Опасности сея бог скоро пошлет край». От гласа в грудь пловцам кровь теплая влиялась, И буря в ярости кротчае показалась. Я мышлю, что тогда сокрыта в море мочь, Желая отвратить набег противных прочь, Толь страшну бурю им на пагубу воздвигла. Что в плаваньи Петра нечаянно постигла, О вы, рачители и слушатели слов, В которых подвиг вам приятен есть Петров, Едина истина возлюбленна и сродна, От вымыслов краса парнасских неугодна, Позвольте между тем, чтоб слаба мысль моя И голос опочил, труды его поя, В Кастальски рощи я не с тем себя склоняю, Что оным там сыскать красу и силу чаю: Ключи, источники, долины и цветы Не могут дел его умножить красоты; Собой они красны, собой они велики, Отважась в долгий путь, где трудности толики, Ищу, чтоб иногда иметь себе покой; В убежища сии склонитесь вы со мной, Дабы яснее зреть с высоких мест и красных Петра в волнах, во льдах, в огне, в бедах ужасных И славы истинной в блистающих лучах. Какое зрение мечтается в очах? Я на земли стою, но страхом колебаюсь И чаю, что в водах свирепых погружаюсь! Мне всякая волна быть кажется гора, Что с ревом падает обрушась на Петра. Но промысл в глубину десницу простирает: Оковы тяжкие вдруг буря ощущает. Как в равных разбежась свирепый конь полях Ржет, пышет, от копыт восходит вихрем прах; Однако, доскакав до высоты крутыя, Вздохнув кончает бег, льет токи потовые. Так север, укротясь, впоследни восстенал. По усталым валам понт пену расстилал; Исчезли облака; сквозь воздух в юге чистый Открылись два холма и береги лесисты. Меж ними кораблям в залив отверзся вход, Убежище пловцам от беспокойных вод; Где в мокрых берегах, крутясь, печальна Уна, Медлительно течет в объятия Нептуна. В числе российских рек безвестна и мала, Но предков роком злым Петровых прослыла: Когда коварного свирепством Годунова Кипела пролита невинных кровь багрова, Как праотцев его он в север заточил, Во влажном месте сем, о злоба! уморил. Сошел на берег Петр и ободрил стопами Места, обмоченны Романовых слезами. Подвиглись береги, зря в славе оных род. Меж тем способный ветр в свой путь сзывает флот. Он легким к западу дыханьем поспешает И мелких волн вокруг себя не ощущает. Тогда пловущим Петр на полночь указал, В спокойном плаванье сии слова вещал: «Какая похвала российскому народу Судьбой дана пройти покрыту льдами воду. Хотя там кажется поставлен плыть предел, Но бодрость подают примеры славных дел. Полденный света край обшел отважный Гама, И солнцева достиг, что мнила древность, храма. Герои на морях Колумб и Магеллан Коль много обрели безвестных прежде стран; Подвигнуты хвалой, исполненны надежды, Которой лишены пугливые невежды, Презрели робость их, роптанье и упор, Что в них произвели болезни, голод, мор. Иное небо там и новые светила, Там полдень в севере, ина в магните сила. Бездонный океан травой, как луг, покрыт; Погибель в ночь и в день со всех сторон грозит. Опасен вихрей бег, но тишина страшнее, Что портит в жилах кровь свирепых ядов злее. Лишает долгий зной здоровья и ума, А стужа в севере ничтожит вред сама. Сам лед, что кажется толь грозен и ужасен, От оных лютых бед даст ход нам безопасен. Колумбы росские, презрев угрюмый рок, Меж льдами новый путь отворят на восток, И наша досягнет в Америку держава, Но ныне настоит в войнах иная слава». Надежды полный взгляд слова его скончал, И бодрый дух к трудам на всем лице сиял. Достигло дневное до полночи светило, Но в глубине лица горящего не скрыло, Как пламенна гора казалось меж валов И простирало блеск багровый из-за льдов. Среди пречудныя при ясном солнце ночи Верхи златых зыбей пловцам сверкают в очи. От севера стада морских приходят чуд И воду вихрями крутят и кверху бьют, Предшествуя царю пространный пучины, Что двинулся к Петру, ошибкою повинный, Из глубины своей, где царствует на дне. В недосягаемой от смертных стороне, Между высокими камнистыми горами, Что мы по зрению обыкли звать мелями, Покрытый золотым песком простерся дол; На том сего царя палаты и престол. Столпы округ его – огромные кристаллы, По коим обвились прекрасные кораллы; Главы их сложены из раковин витых, Превосходящих цвет дуги меж туч густых, Что кажет, укротясь, нам громовая буря; Помост из аспида и чистого лазуря. Палаты из одной иссечены горы; Верхи – под чешуей великих рыб бугры; Уборы внутренни – покров черепокожных, Бесчисленных зверей, во глубине возможных. Там трон – жемчугами усыпанный янтарь; На нем сидит, волнам седым подобен, царь; В заливы, в океан десницу простирает, Сафирным скипетром водам повелевает. Одежда царская – порфира и виссон, Что сильные моря несут ему пред трон. Ни мразы, ни борей туда не досягают, Лишь солнечны лучи сквозь влагу проницают. От хлябей сих и бездн владетель вод возник; Воздвигли радостный морские птицы клик. Он вслед к пловущему герою обратился И новости судов Петровых удивился: «Твои, – сказал, – моря, над ними царствуй век; Тебе течение пространных тесно рек: Построй великий флот; поставь в пучине стены». Скончали пением сей глас его сирены. То было, либо так быть надобно б сему, Что должен океан монарху своему. Уже на западе восточными лучами Открылся освещен с высокими верхами Пречудных стен округ, из диких камней град, Где вольны пленники, спасаяся, сидят, От мира отделясь и морем и святыней, Пример отеческих от древних лет пустыней, Лишь только лишены приятнейших плодов От древ, что подают и пищу и покров: Не может произвесть короткое их лето; Снегами в прочи дни лице земли одето. Сквозь мрак и сквозь туман, сквозь буйных ветров шум Восходит к небесам поющих глас и ум. К сим строгим берегам великий Петр приходит, Внимательный свой взор на здания возводит. Из каменных бугров воздвигнута стена, Водами ото всех сторон окружена, Его и воинов с веселием приемлет; Стрельбе и пению пустыня купно внемлет. Навстречу с ликом Фирс, усердствуя, спешит, И, гостя осенив, в восторге говорит: «Благословен твой путь всевышнего рукою: Могущество его предходит пред тобою. Он к сей с высот своих обители смотря, О имени своем возвеселит царя. Живущия его в сем месте благодати Причастны новые твои да будут рати». Монарх, от промысла избранный человек, Вменил, что перед ним стоит Мельхиседек, Победы прежние его благословляет И к новым торжествам духовно ободряет. Монарх, почтив труды и знаки чудных дел, Строение вокруг и место осмотрел, Спросил наставника: «Кто сими вас горами Толь крепко оградил, поставя их руками? Великий Иоанн, твой сродник и пример, Что россов превознес и злых агарян стер. Он, жертву принося за помощь в бранях богу, Меж прочими и здесь дал милостыню многу: Пятьсот изменников пойманных татар, Им в казнь обители прислал до смерти в дар. Работою их рук сии воздвиглись стены И, праотцев твоих усердием снабденны, В холодной сей стране от бурь покров дают, Безмолвно бдение и безнаветен труд». Сие в ответ дал Фирс и, указав на следы, Где церковь над врагом семь лет ждала победы, Сказал: «Здесь каменны перед стеной валы Насыпаны против раскола и хулы. Желая ереси исторгнуть, твой родитель Исправить церкви чин послал в сию обитель; Но грубых тех невежд в надежных толь стенах Не преклонил ни глад, ни должной казни страх. Крепились, мнимыми прельщенны чудесами, Не двигнулись своих кровавыми струями, Пока упрямство их унизил божий суд, Уже в церковной все послушности живут». Монарх воспомянул, коль много от раскола Простерлось наглостей и к высоте престола, Вздохнув, повествовал ужасную напасть И властолюбную Софии хитрой страсть. Ах, музы, как мне петь? Я тех лишу покою, Которых сродники, развращены мечтою, Не тщились за Петром в благословенный путь, Но тщетно мыслили против его дерзнуть. Представив злобу, их гнушаюсь и жалею, Что род их огорчу невинностью своею! Какой бодрит меня и луч, и жар, и шум И гонит в скорости смущенных тучу дум? С прекрасной высоты, с великого Парнасса Наполнился мой слух пронзающего гласа. Минерва, Аполлон и девять сестр зовут И нудят совершить священный спешно труд: «Ты хочешь в землю скрыть врученно смысла злато? Мы петь тебе велим; и что велим, то свято». Уже с горы глашу богинь великих власть: В спокойстве чтите вы предписанную часть. Когда похвальных дел вы ходите по следу, Не подражая в зле ни сроднику, ни деду, Когда противна вам неправда, злоба, лесть И в сердце царствует правдивость, совесть, честь, Премена зла в добро явится дело чудно, И за попрек хвалу вам заслужить не трудно. А вы, что хвалитесь заслугами отцев, Отнюдь отеческих достоинств не имев, Не мните о себе, когда их похваляю: Не вас, заслуги их по правде прославляю, Ни злости не страшусь, ни требую добра: Не ради вас пою, для правды, для Петра. Пять крат против меня, он сказывал, восстала И царствовать сестра чрез кровь мою искала. Измена с злобою, на жизнь мою сложась, В завесу святости притворной обвилась, Противников добру крепила злы советы, На сродников моих и на меня наветы. Перед кончиною мой старший брат, признав, Что средний в силах слаб и внутренне не здрав, Способность предпочел естественному праву И мне препоручил Российскую державу. Сестра под образом, чтоб брат был защищен И купно на престол со мною посажден, В нем слабость, а во мне дни детски презирала И руку хищную к державе простирала. Но прежде, притворись, составила совет, К которому бояр и все чины зовет И церкви твердого столпа Иоакима; Душа его была от ней непобедима. Коварную начав с притворной скорбью речь, Свои принудила и прочих слезы течь: «Когда любезного Феодора лишились, В какой печали мы, о небо, погрузились! Но сверх той вопиет естественный закон, Что меньший старшему отъемлет брату трон. Стрельцы и весь народ себя вооружают И общей пагубой России угрожают. Все ропщут: для чего обойден Иоанн: Возложат на него убийством царский сан!» Познав такую злость, ответствовал святитель: «От жизни отходя, и брат твой и родитель Избрание Петра препоручили нам: Мы следовали их монаршеским словам». Несклонного сего ответа ради гневна, «С народом выбирать, – сказала им царевна, – С народом выбирать, не запершись в чертог, Повелевает вам и общество и бог». Толстой к Софиину и Милославской слову, По особливому сошедшиеся зову, Согласно, дерзостно поборствовали ей, Что нет правдивее премудрых сих речей. Иоаким со всем представил купно ликом: «Мы избрали Петра и сердцем и языком. Ему здесь вручена державы вышней часть; С престола низвести уже не наша власть». София, видя их против себя упорство, Склонила замыслов к иной стезе проворство. В надежде досягнуть своих желаний злых, Совет дала венчать на царство обоих. Однако патриарх отнюд не колебался И сими от того словами отказался: «Опасно в обществе многоначальству быть, И бог мне не велел того благословить». И так восстав, от ней с святительми отходит. Софию страсть владеть в бесчувственность приводит. Делят на скопищах Москву бунтовщики, Готовясь ток пролить кровавыя реки. Предходит бешенство и наглость и буянство, И едка ненависть, и вожд раздоров, пьянство: Обсели улицы, торги и ворота; На расхищение расписаны места. Без сна был злобный скоп, не затворяя ока, Лишь спит незлобие, не зная близко рока. Открылся тайный ков, когда исчезла тень; Багровая заря кровавый вводит день. Наруж выходит, что умыслила София И что советники ее велели злые. Уже изменники стрельцы сбежались в строй И Милославского орудие – Толстой; Толстой в бунтующих шеренгах разъезжает И дерзких ложными словами поощряет. Кричит, что Иоанн, младый царь, удушен Нарышкиными, ах! толь горько умерщвлен. Тогда, свирепствуя, жестокие тираны Ударили везде в набат и в барабаны. Светило вешних дней, Оставя высоту, Девятого часа скрывало красоту. Внезапно в ужасе Москва зрит изумленна Оружие на Кремль спешаще и знамена. Колеса тяжкие под пушками скрыпят, Глаза отчаянных кровавые горят. Лишь дому царского, что должны чтить, достигли, Как звери дикие, рыкание воздвигли, На месть спешите нам Нарышкиных отдать, Или мы станем всех бить, грабить и терзать. Бояре старшие Матвеев, Долгорукой, Представ, давали в том стрельцам себя порукой, Что все волнуются напрасно обуяв; Что Иоанн с Петром без поврежденья здрав И только лишь о сем смущении печален. Сим словом дерзкий бунт был несколько умален: Все ждали, чтобы им младых царей узреть И, в домы возвратись, спокойствие иметь. Увидев из своих чертогов то, София, Что пресекаются ее коварства злые, Подгнету буйности велела дать вина, Чтоб, снова воспылав, горела внутрь война. Тут, вскоре разъярясь, стрельцы, как звери дики, Возобновили шум убийственной музыки: Подобно как бы всю Москву съедал пожар. Царица, мать моя, прошением бояр Для утоления всеобщия напасти Презрев толь близкий рок, презрев горящи страсти, Выводит нас с собой на красное крыльцо. Опасность, слезы, гнев покрыл ее лицо; И брата и меня злодеям показала И, чтоб спокоились, со властью увещала. Толпами наглые наверх взбегали к нам, И мы ль то? кликали обейх по именам. Обличены вконец и правдой и присутством, Хотят оставить злость неправедну с бесстудством, И часть бунтующих в обратный бьют поход. Царевна, усмотрев, что тихнет злобный род, Коварство новое в погибель составляет И искры яркие в сердца стрельцам всыпает, Сказав им собственну опасность и боязнь, Что завтре лютая самих постигнет казнь И те им отомстят, что ныне в оных воле: Пропущены часы не возвратятся боле. Как на полях пожар в начале утушен, Но вдруг дыханием из пепла оживлен, Сухой тростник траву в дни летни поядает, И пламень слабые препятства превышает, Подобно так стрельцы, страх с лютостью смешав И поощрением злодейским воспылав, В чертоги царские насильно устремились, Убийством, наглостью неистово вломились. Царица, мать моя, среди такого зла, Среди отчаянья едва спастись могла, Где праотцев престол, в палату грановиту, Ко святости его и к вышнему в защиту. В чертогах жалкий стон, терзанье и грабеж, И раздается крик: коли, руби и режь. Одни Софиины покои лишь свободны И двери варварам бунтующим невходны. Для убиения ненужен был в них иск: На сродников моих направлен был их рыск. Внезапно больший шум сердца в нас утесняет: В злодейственных руках Нарышкин возрыдает. Не мог его закрыть и жертвенник святый. Летит на копия повержен с высоты. Текущу видя кровь, рыкают: любо, любо! Пронзенного подняв, сие гласят сугубо. Сего невинный дух предтеча к небесам Оставил тленну часть неистовым врагам. Немедленно мечи сверкают обнаженны, И раздробляются трепещущие члены! Царицей посланных к стрельцам увещевать, Чтоб, кровь сию пролив, престали бунтовать. Подобной лютостью злодеи похищают, На копия с крыльца, низвергнув, прободают. Старейших стольников и знатнейших бояр Подобный умертвил судьбины злой удар. Там Ромодановской, о горькая кончина! В последний раз взглянул на страждущего сына. Там Долгорукого почтенный сан и вид Меж членами других окровавлен лежит. И красноречием несчастливый Матвеев, Которого речьми пронзалась грудь злодеев, Убит; но в смерти жив: что бледная глава Движеньем кажет уст нескончаны слова. Коль много после них невинно пострадали: С царицыных очей злодеи дерзко брали, На беззаконную влекли бесчестно казнь! Скончался лютый день, осталася боязнь. О скорбный лютый день и варварством ужасный, День мне и сродникам для пагубы опасный! Не помрачился он, как дерзостный Борис, Сей смертоносный змей Димитрия угрыз, Когда убивец злой вертел в гортани жало И сердце матерые, отчаясь, обмирало. Мне чувства изострил мой собственный пример, Лишь вспомню, вижу я, как злится изувер. В младенческом уме взор лютый вкоренился, И ныне, вспомянув, я духом возмутился: Волнуется во мне о том со гневом страх, Как рождьшая меня, держа в своих руках, Мой верх и грудь свою слезами обмывала, Последнего часа, бледнея, ожидала; Когда бесчувственный в продерзости злодей, Гортани копием касаяся моей, Ревел: скажи, где брат; или тебя и сына Постигнет в миг один последняя година. О промысл! В оный час ты чудо сотворил; Злодейску руку прочь злодейской отвратил, Из жаждущих моей погибели сыскался, Кто б о моем тогда ж спасении старался. В то время с Федором и Мартемьяном Лев, По селам странствуя, скрывались меж дерев, Вообразив своих невинну страсть, рыдали И собственную смерть всечасно представляли. Тогда почтенный муж при старости Кирил Последни дед мой дни в затворах тесных крыл, Других, не своего терзания боялся, Что б крови ток сынов пред ним не проливался. В отчаяньи, в тоске, в стенании без сна, Подобна смерти ночь тогда провождена. Стрегущих зверский взор и осажденных бледность Изображали вдруг насилие и бедность. Злодейской вольностью плененная Москва Казалась в пропасти погребена жива. Как неусыпный червь, тоска всем грызла груди, Но с светом больше скорбь почувствовали люди. Везде тревогу бьют: мятежнический крик, Наполнив слезный град, до облаков достиг. Рыканья зверские неистово возносят, Нарышкина на смерть, ярясь, Ивана просят. Грозят, что скоро всех постигнет строгий рок, Прольется по Москве и слез и крови ток. Но не дошла еще несчастного година, Еще на день тоску оставила судьбина. По граду из Кремля рассыпался мятеж: В рядах, в домах, в церквах насильство и грабеж. Там жадность с наглостью на зло соединилась И к расхищению богатства устремилась. Презрение святынь, позор почтенных лиц, Укоры знатных жен, ругательства девиц Лишение всего богатства превышали: В сердцах правдивых стыд превсходит все печали. Коль вечера сего благословен был мрак, Что буйство прекратил и скрыл злодеев зрак. Уже, отяготись весь день питьем излишним И из несчастливых домов богатством хищным, Шатаются, спешат своих достигнуть нор. Градски врата блюдет их стража и запор. Царевна, усмотрев, что время протекает, А умысел ее конца не достигает, Стрельцам назавтрее велела приступать И, наглость с ковом злым начав соединять, К царице шлет больших бояр для уговору, Чтоб брата и отца стрельцам дала без спору. «Уже чинят приступ ко красному крыльцу: Без выдачи не быть смятения концу». Для уважения в совете слов боярских Представила особ опасность государских. Нарочно якобы для утоленья зла Сама в родившия меня чертог пришла. «Для собственной твоей и для детей избавы Свирепы укроти стрельцов, – сказала, – нравы, Спаси себя и их, опасность отложи И брата и отца для миру покажи. Здесь дом спасителев защита есть велика. Кто смеет их отнять от божеского лика?» Последуя судьбе и льстивым толь словам, Из потаенных мест Нарышкин входит в храм, В слезах святый олтарь целует и объемлет И службе божией усердным духом внемлет, Готовится принять страдальческий конец. «Невинность, – говорит, – рассудит сам творец». Тут руки мать моя царевнины лобзая, Для братней пагубы всечасно обмирая, Рыданием спою перерывала речь, Иссякнув, не могли уж слезы больше течь: «Для отческой к тебе супружней мне любови Не проливай еще моей невинной крови. Представь, что сей по мне и Алексею брат И дядя и отец его оставших чад». София следовать велела за собою Нарышкину к стрельцам, подняв его рукою, С притворной жалостью. Царица от тоски Держалася другой Ивановой руки. Как волки хищные, на агнца наскочили, Стрельцы невинного внезапно ухватили, Презрев царицыных и власть и святость рук, Бесчестно за власы влекут на горесть мук. Меж тем сестра себя пред чернью извиняла, Что братей кровью сей от смерти избавляла. Царица вне себя, не зная, что отец В отсутствие ее неволей стал чернец, Полуумершим вслед на брата смотрит взором, Терпящего толь зло мучение с позором. Несчастного на торг злодеи привлекли И ложны клеветы, оставя стыд, взвели, Что будто по своей он безрассудной страсти Монаршеской искал продерзостию власти. Без доказателей потом его терзав, На копья подняли и кинули стремглав; Отсекли варварски и руки и главу. По злости слышат все в народе уж молву. Там верные рабы преступникам грозили: «Вы горьку казнь себе изменой заслужили. Вас мстительный пожрет неукосненно меч, И крови, как воде, достойно вашей течь. Начала только ждем: велика вся Россия Исторгнет корень ваш за возмущенья злые». Стрельцы хотя рабам сулили дать свободу И, крепости подрав, сказали то народу, Однако никакой не следовал успех. Уже уразумев, что трудно встать на всех, Свирепость праздником всеобщим окончали, На царство брата вдруг со мною увенчали. София воздала преступным мзду и честь, И грамоты Москвой на злых главах пронесть Велела в торжестве, чтоб скрыть свои затеи: Безвинные звались по смерти их злодеи. Побитых имена читались на столпах И верным отчеству в сердца вливали страх. Едва сей бурный вихрь несчастьем укротился И я в спокойствии к наукам обратился, Искал, где знания сияет ясный луч, Другая мне гроза и мрак сгущенных туч От суеверия и грубости восходит И видом святости сугубой страх наводит. Ты ведаешь раскол, что начал Аввакум И пустосвят злодей, его сообщник дум. Невежество почет за святость старой веры, Пристали ко стрельцам ханжи и лицемеры: Хованской с сыновьми, и мой и церкви враг, Не устыдился быть в совете побродяг. Здесь камни сношены к стенам на Капитонов; Там камни бросаны против святых законов. О церковь! О святынь исполненный олтарь! О как дерзнула к вам коснуться злобна тварь! Не можно их почесть в сообществе словесных, Что смысл и совесть их и честь в пределах тесных. Приносит службы долг муж свят Иоаким; Мятежники вошли в храм сонмищем своим К лицу святителя для вредного раздора, Скрывая крамолу под именем собора. Когда от дерзости их кротко отвращал И мирный разговор о вере обещал, Ты волк, ты хищник злой, бесстыдно с шумом лают И каменьем в него и в клир его бросают. От наглых патриарх тогда еретиков К монархам принужден склониться был в покров.