Читать «Искушение Революцией» онлайн - страница 102

Бежав, человек действительно теряет очень и очень много. Восточные цивилизации и сейчас строго иерархизированы, в их пирамиде, сколь бы ни был ты мал, у тебя есть неотъемлемое место. Словом, ты – законная часть мироздания. Ничего общего с изгнанником: по племенным, следовательно, по его собственным понятиям, а нынешний Восток не слишком отличен от средневековой Европы, положение изгоя близко к статусу раба, холопа. Он существует вне закона и правил, жизнь его принадлежит роду, который спас, взял его под свое покровительство.

Другое дело, что в нынешних Европе и Америке на сей счет существуют иные представления. Вообще, западный мир, который мы застали в конце прошлого века и который, к счастью, пока еще не до конца разрушен, по-моему, аналогов в природе не имеет. Если дарвиновская теория отбора утвердила – как непреложный – закон, по которому везде и всегда выживает сильнейший, то западный либерализм, во всяком случае, многое в нем представляется мне попыткой – равно благородной, идеалистической и безумной – нарушить этот принцип, доказать, что неукоснительно он существует лишь в животном мире, а человек может и должен жить по другим правилам. Западный мир признает, что любой человек, которому что-то недодано природой или согражданами (проще сказать, слабак, обреченный на вымирание) имеет право получить от общества компенсацию. Последнее касается не только инвалидов, разного рода меньшинств, безработных, иммигрантов – в Скандинавии, например, даже в школах, чтобы способные ученики не унижали своими знаниями и академическими успехами отстающих, целые десятилетия отметки были напрочь запрещены.

Возможно, подобная система, если брать не десять-двадцать лет, а например, сто, нежизнеспособна. Возможно, отказ от отбора неизбежно ведет к вырождению, гибели, и все же, хотя по опросам две трети этих самых скандинавов атеисты, да и другая Европа по сравнению с прошлыми веками куда менее религиозна, мне кажется, что мир, который они построили, ближе к Господу, чем любой другой.

В общем, беженцам повезло: в Европе и Америке они оказались не холопами, не рабами и даже не изгоями. Кроме сочувствия, они получили еду, квартиру, пособие и медицинскую помощь, а большинство из них при некотором напряжении сил смогло найти и работу. Трудясь в поте лица, они делали, что могли, чтобы на новой родине стать своими, перенять язык, нравы, обычаи – проще говоря, ассимилироваться и во всех смыслах этого слова приобрести законный статус. Так продолжалось вплоть до последних десяти-пятнадцати лет, и особых проблем иммигранты никому не доставляли. Они нашли свою нишу: как правило, малоквалифицированный труд, но не только, и постепенно – в детях, внуках – делались почти обычными американцами, французами, англичанами и немцами.

Той первой волне иммигрантов Запад казался неимоверно сильным, умным и богатым. Это общество казалось им настолько хорошим, что стоило потрудится, чтобы стать его частью. И все равно они знали, что, чтобы подняться по здешней социальной лестнице, войти в средний класс, сравнявшись с другими в доходах, в образовании, им понадобится еще много времени. И тут пришла новая волна, частью состоящая из воевавших на границе мусульманского мира “воинов Аллаха” во главе с их духовными вождями. Они пришли с совсем новой проповедью, и их слова были исполнены такой веры и столько всего обещали, что скоро едва ли не половина иммигрантов, не зная сомнений, пошла за ними. В сущности, как бывало уже не раз, от своих учителей прозелиты услышали, что они, последние, на самом деле – воистину первые.