Читать «Пасынки восьмой заповеди (сборник)» онлайн - страница 77

Два мертвых тела остались лежать — усач с ножом под подбородком и стрелок со свернутой шеей — а третье вновь начало подниматься.

Оставив Михала в покое, все свитские (кроме тяжелораненого с распоротым боком) в ужасе взирали на происходящее. Впрочем, Марта тоже едва сдерживалась, чтобы не дать подступающему безумию овладеть рассудком, а аббат Ян застыл, не успев даже начать крестного знамения. Один мельник не выказывал особого испуга — старый Стах меленько затоптался, прихрюкивая себе под нос, плешь его мигом заблестела бисеринками пота, носик деда потешно сморщился… и с погоста донесся глухой многоголосый стон.

Шевелились просевшие могилы, кренились кресты, костлявые руки страшными побегами прорастали из рыхлой земли, пальцы, словно дождевые черви, бессмысленно шевелились, хватая сырой воздух, вот уже и обросшие плесенью волос черепа показались наружу, сверкая огненными провалами глазниц; стон усиливался, озвеной метался в тумане, в него вплетались гулкие вскрикивания, как бывает на похоронах, когда добровольные плакальщицы в муке бьются над открытой домовиной…

Как они бежали! Как неслись прочь, терзая обезумевших лошадей — не верящие ни в Бога, ни в черта верные пахолки грозного князя Лентовского, каждый из которых способен был насадить на вертел живого ягненка и смеяться, слушая детские вопли несчастного, подвешенного над пылающим кострищем! Как мчались они, боясь обернуться, увидеть еще раз, почувствовать на себе мертвую хватку невозможного — о небо, как же они бежали от Топорового погоста!

Прочь!

Скорее прочь!

Скорее!..

— Господи, помилуй! — наконец сумел прошептать отец Ян, напрочь забыв всякую латынь, и впечатал в себя крестное знамение с такой истовостью, словно собирался навеки запечатлеть его в собственной плоти.

«Аминь», — отозвалась тишина.

Молчит погост, недвижимы могильные холмики, стоят по-прежнему старые и новые кресты, и за спиной вновь прижавшегося к ограде Михала не происходит ровным счетом ничего.

Померещилось?!

Лежит навзничь, раскинув тяжелые руки, Стахов подмастерье, грузно навалившись на стрелка с усачом; чуть поодаль валяется пахолок, чья жизнь только что вытекла до последней капли из рассеченного бока — нет, значит, не привиделось, значит, было, значит…

Мельник Стах, неуклюже ступая, подошел к трупам, долго смотрел на них, потом наклонился и с жуткой нежностью огладил копну волос посмертного убийцы.

— Не знал я, Стас, — прошептал колдун. — Не знал, что ты втайне от меня душу Петушиному Перу продал… Не я тебя поднимал — он!.. Что ж ты раньше-то молчал, Стас?!

— Пустобрех! — страшно завизжали от тарантаса, и никто, в том числе и сам мельник, не понял сразу, что визжит Петушиное Перо. — Топор щербатый! Какую душу?! Кому продал?! Что ты мелешь, пень старый?! Уж тебе ли не знать, что в первое девятидневье после смерти покойных добром не поднимают?! Не знал он, валух, тварь холощеная! Не знал!