Читать «А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк» онлайн - страница 275

— Из-за отца, мама, из-за отца. Он бы меня убил, постромкой, выдернутой из хомута, засек насмерть.

— Бедненький он, твой отец. Тихий сделался, как мышка, попискивающая в норке, плачущая по углам. Когда я не гляжу, костюмы твои старые пальцами гладит, к косе твоей детям не дает притронуться, фруктовые деревца, несколько лет назад тобой посаженные, вторую уже зиму хохолами укрывает. Бедняжечка такой, грач пришибленный, целые дни просиживает у окна, глядит на дорогу. Ничего не говорит, ждет однако. Ждет, Ендрусь, по ночам выходит в сад, к калитке, едва залает собака, замяучит кошка, заухает на клене филин.

— Я его знаю, мама. С дубинкой небось, с вырванной из плетня жердью ждет.

— Какое там, ему теперь не до жерди. Меня пальцем не тронул с тех пор, как ты уехал. Знай, ходит вокруг на своих кривых ногах, во всем угодить старается. То яблочко, то сливу из сада принесет, оботрет рукавом, подаст с улыбкой. Вернулся бы ты, Ендрусь, вернулся бы, дитятко. Истает твой отец, как громница в грозу, зачахнет совсем. И я изведусь, истерзаюсь, ты меня живой не застанешь.

— Не могу я, мама. Не могу. Женюсь вот, разбогатею, тогда, может быть, приеду, загляну домой.

— Работа-то у тебя есть или учишься где?

— Есть, мама, есть. Все у меня есть. Ни в чем не нуждаюсь. А может, ты голодна? Наверняка голодна. Погоди, я мигом слетаю, принесу что-нибудь поесть.

Я заскочил в ближайшую лавчонку, купил пшеничную ярмарочную булку, плитку шоколада, конфет целый кулек. Высыпал все матери в подол. Она размяла, раскрошила в пальцах булочку, конфеты стала разворачивать и снова заворачивать, шоколад разломила и кусочек сунула мне в рот. Платочком утерла вспотевшее лицо, уголком смахнула слезу. Молчала.

— Ну, мне пора, сынок, пора, — помолчав с молитву, сказала. — Уйму времени, целый день угробила в городе. Проводи меня на вокзал, сама я не найду дорогу.

Я шел рядом с матерью, а вернее, впереди нее, мимо людей, как пес, прошмыгнуть старался. Иногда там, где движение было побольше, а улочки поуже, возвращался, отыскивал ее, потерявшуюся, зовущую: «Ендрусь, Ендрусь». Молчком, бочком дошли до вокзала. Я купил за свои деньги матери билет, усадил на перроне на скамеечку, помолчал. Еле дождался поезда. В вагон помог ей войти, внести корзинки, нашел место у окна. Посадил и выскочил на перрон, молча стоял перед окном, заглядывая украдкой в глаза, затянутые дымкой, опутанные морщинками.

— Ох, Ендрусь, чуть не забыла. Я ведь тебе курочку привезла, самую жирную выбрала, в саду на пеньке тюкнула топориком. И яйца, и сыр, и брусочек масла.

Вытаскивала одно за другим из корзинок, через окно подавала. Я стоял со всем этим на перроне, люди меня задевали, несколько яиц выпало из рук, разбилось, испачкало мои полуботинки. Поезд медленно тронулся, засвистел. Я бежал вдоль вагона, мчался, очертя голову, «мама, мама» кричал. А она стояла в окне, платочек на голове поправляла, повторяла: