Читать «Время собирать виноград» онлайн - страница 372

Последующие дни и недели жизнь нашей поликлиники дала мне возможность не только открыть два вида удивления, но и обнаружить другие его разновидности.

Я наблюдал, что творилось у нас после того, как я убедил Матея в том, что вел он себя чересчур резко, и не только с Колевым, но и с другими коллегами; относится-то он, мол, к сотрудникам и справедливо и беспристрастно, но очень уж официально, сухо, с прохладцей; даже когда говорит что-то приятное, одобрительное, тон у него такой, будто он ругает. Ему надо больше улыбаться, дружелюбно подтрунивать, а некоторых приглашать провести вместе вечер; ему следует ездить с сослуживцами на экскурсии, и, коли у него нет собственных детей, надо познакомить своих племянников с их детьми, пусть бы они подружились; по случаю праздников, дней рождения и именин — а то и по вымышленному поводу — необходимо устраивать в поликлинике маленькие торжества с угощением и выпивкой; он обязан знать, с кем в настоящее время встречается Линда, кто именно ее бросил и кого собирается бросить она; несомненно, Линда права, утверждая, что мужчины — негодяи и прохиндеи. При встрече с Тодоровой следует целовать ей ручку, потому что, имея мужа-подкаблучника, она привыкла к соответствующим манерам и стремится всем своим видом показать это — и Матей должен ей подыгрывать.

— А когда мне работать?! — воскликнул Матей.

И тут я ему объяснил, что все вышеперечисленное входит в его служебные обязанности и это — решающая сторона его деятельности, поскольку именно она учитывается коллективом. Да, аналогичные требования существуют везде, да, они действительно смешны и позорны, но в нашей поликлинике люди избалованы и распущены, и что делать — такой уж порядок заведен тут; они привыкли к нему, а изменить его в один день нельзя. Я опять предупредил его о необходимости действовать; заодно признался и в том, что, как бы меня ни трогала судьба моих коллег, я не опускался до подслушивания чужих разговоров; однажды я пришел на работу раньше обычного — уборщицы скоблили и драили, двери были открыты настежь и голоса в пустующем здании звучали особенно отчетливо. Одна говорила другой: «Он долго не продержится». — «А что он сделал?» — последовал вопрос: «Ничего особенного». — «Тогда почему?» — «У него тяжелый характер. Не может работать с людьми… все решает сам».

— Вот что говорят о тебе, Матей.

— Не прошло и месяца, а меня начали увольнять. Помнишь, как Тотев изрек, разводя руками: «Что же нам делать с Матеем Василевым?»

— Он не только разводит руками. Он и охает. Так как работает он в одном из отделов городского народного совета и имеет доступ к большому начальству, которому ему не всегда есть что сообщить, он сразу принимается охать, как только заходит речь о задачах, которые он должен решать. У Тотева есть записная книжка, где хитроумным способом зафиксированы фамилии тех людей, которым он не звонит, скажем, семь-десять дней, но связь с которыми необходимо поддерживать; даже бухгалтер может ошибиться, но Тотев — никогда! Если он кого навещает, то рассказывает что-нибудь веселое, заранее подготовленное, потом — приятное, тоже предварительно продуманное. Но иногда в беседе наступают паузы, и здесь-то на выручку приходит Матей. Тотев начинает всех просвещать, какой ужасный человек этот Матей. И как они в нем ошиблись! И снова — что-то потешное и трогательное; пока он говорит, присутствующие, особенно дебелые супруги начальников, приходят к выводу, что Тотев — добрая душа, человек неглупый и много переживший, которому каждый обязан помочь. Тотева, как и Колева, шагающих одним путем, трудно одолеть, потому что они неутомимы. Неутомимы. То, что я рассказываю, сложно постичь простому смертному. Когда я завожу разговор о Тотеве, мне становится неловко, я испытываю досаду и неудобство и готов прервать свой монолог. Тотеву же, наоборот, никогда не бывает неудобно.. Каждый день, по вечерам, он, бывая у знакомых, говорит без умолку, не боясь показаться надоедливым и утомить собеседника одними и теми же разговорами. Он долдонит, бьет в одну точку — негромко, с повлажневшими глазами, готовый в любую минуту пустить слезу; рассуждает о несправедливом к себе отношении, о трудностях, которые испытывает, об усталости, одолевающей его. И как тут не устать, если ему приходится обивать чужие пороги. Кое-где ему отказывают в приеме. Его не принимают, а он появляется там снова и снова — и ему уже не смеют отказать в гостеприимстве. Он не обижается. Он — борец против несправедливости. Вот и сейчас он терпит несправедливость, но он борется. Когда-нибудь ему воздастся за его достоинство.